До позднего вечера бродил Конан по припортовым улочкам, выбирая самые темные и зловещие, но все, кто попадались ему на пути: и пьяные матросы, и буйно гуляющие на берегу пираты, и ночные стражники, и главари городского дна — все они уступали набычившемуся варвару дорогу, поспешно и почтительно, стоило лишь тому вперить во встречного свой угрюмый взгляд. Бурлящая кровь не находила успокоения. Неутоленная ярость грызла душу, словно изголодавшийся пес свои цепи.
В довершение всего, вернувшись к ночи в особняк герцога и рухнув на постель в отведенных ему покоях, первое, что услышал усталый и злой киммериец, — высокий и вибрирующий от бешенства голосок Зингеллы. Он был так пронзителен, что разносился по всему дому, не заглушаемый ни толстыми стенами, ни коврами вдоль стен. Дочь герцога распекала служанку, недостаточно ловко раздевавшую ее на ночь. Затем досталось комнатной собачонке, вздумавшей не вовремя вспрыгнуть ей на колени. После чего стены задрожали от обрушиваемой на них бронзы подсвечников и хрусталя цветочных ваз…
Как и следовало ожидать, горделивая и изнеженная Зингелла тотчас вернулась домой, лишь только рядом с ней перестала маячить фигура смертельно пугающего ее киммерийца. Теперь все и все вокруг расплачивались за перенесенные ею унижения.
Зингелла вернулась… Выходит, как ни страшна ранняя смерть от удара молнии, но потерять себя, лишиться сути своей и из гордой аристократки превратиться в бредущую по дороге одинокую босую нищенку — намного страшнее…
Зингелла вернулась, и таким образом, Конан зря совершил путешествие длиной в шестеро суток, зря прождал столько времени в доме чудаковатого старика, пока тот спрашивал совета у пыльных фолиантов и задирал подбородок к звездам. Нет, отчего же зря? Ведь сестрички осчастливили его великолепным подарком! Вот если бы только Митра или Нергал подсказали ему, как распорядиться этим чудесным даром? Пока что, кроме мутного осадка в душе и нарастающего раздражения, подарок этот не принес ему ничего…
Внезапно Конана осенила счастливая мысль. Если пепельный оттенок кожи делает все отношения его с друзьями, приятелями и незнакомцами такими неискренними и тошнотворными, то, возможно, это же самое будет не лишним при встрече с врагами! Заискивающие и покорные интонации в голосе старого друга нагоняют тоску, но в устах давнего и смертельного врага они же будут звучать сладостной музыкой…
Вот только на ком бы первом испробовать? Врагов у варвара с Севера хватало всегда, но тут нужен самый-самый… Пожалуй, лучше всего подойдет барон Ричендо. Во-первых, это злейший враг. Во-вторых, враг старый и закоренелый, успевший попортить Конану немало крови. В-третьих, поместье его находится недалеко отсюда, всего в половине дня пути от Кордавы.
Вымощенная гранитом и мрамором дорога барона Ричендо, одного из самых богатых зингарцев, чванящегося древностью своего рода, пересеклась с тропинкой Конана, нарисованной ветром на морской воде, около тринадцати лет назад. В то время Конан был вольным морским разбойником, нагонявшим страх и трепет на все западное побережье на пару с прекрасной и бешеной королевой пиратов Белит. У него было прозвище Амра — что значит «лев», которому он вполне соответствовал. Фелюга Ричендо — длинный пузатый тихоход с парусами цвета старой слоновой кости — была одной из многочисленных посудин, взятых ими на абордаж. Конан не был кровожадным злодеем и, как правило, отпускал на волю всех, кто бросал оружие, падал перед ним на колени и молил о пощаде. В их числе оказался и Ричендо, несмотря на свою зингарскую гордость и древние аристократические корни, ползавший перед киммерийцем по скользкой от крови палубе своего корабля. Конан отпустил его на все четыре стороны вместе с жалкими остатками экипажа (большинство подданных барона предпочли смерть в бою унижению) и даже выделил ему шлюпку и запас еды.
Надо сказать, Белит была против того, чтобы отпускать барона, и настаивала на его смерти. Вначале Конан склонен был приписывать ее настойчивость чрезмерной жестокости, но позднее увидел в этом проницательность любящего женского сердца.
