Моя комнатка была маленькой, в ней едва умещались тахта, столик и книжный шкафчик, но зато я жил один. Из-за этой отдельной комнатки я долго сражался с Зосей, которая привыкла спать на одной тахте со мной. Надевая брюки, я покачнулся и, толкнув столик, уронил на пол тяжелую пепельницу. Я мог бы и не дать ей упасть, но мне вдруг захотелось, чтобы она упала именно так, с грохотом, отчего в это воскресенье дом проснулся бы как можно скорее.
И действительно за стеной почти тотчас послышались шорохи. Я открыл дверь и пошел в кухню. Мне хотелось ускорить обычный процесс вставания моих домочадцев. Я сам поставил па газ чайник. Спустя минуту в кухню вошла опухшая от сна Зося. Я взглянул на нее совсем иначе, чем до сих пор, и улыбнулся.
— Здравствуй, Зося, — сказал я. — Здравствуй, милый, — автоматически, не глядя на меня, ответила она и принялась готовить воскресный завтрак.
Я сел на табурет. Из комнаты рядом доносились звуки бодрой музыки: это включила радио Эва. Боль в паху пульсировала сейчас ритмично, почти в такт передававшейся по радио сентиментальной песенке. Зося, занятая своими мыслями, не выказывала никакой охоты разговаривать. Ее медные волосы, торопливо стянутые в узел, поблескивали в неярком свете ноябрьского утра. Она резала хлеб. Этот хлеб был куплен в субботу, когда Зося по дороге с работы забежала в магазин и, лавируя между очередями, запаслась продуктами на воскресенье. Внезапно глаза мои наполнились слезами.
— Зося… — мягко сказал я. — Слушаю, милый. — Я хотел бы поговорить с тобой.
Прошло немало времени, пока до нее дошел смысл моих слов и тот необычный тон, каким они были произнесены. Зося обернулась и подозрительно прищурила глаза. В свете серого ноябрьского утра лицо ее казалось старше. В глазах Зоей был холодок. Я вдруг испугался.
— Пожалуйста, — наконец ответила она, — Но давай побыстрее, а то мне надо уходить.
— Куда? — прошептал я. — Ты же знаешь, на собрание комитета! — ответила она. — Мы идем с Мартой.
Мое обнаженное розовое тельце задрожало от этого неожиданного холода. От одного только имени Марты веяло враждебностью…
— Вот именно… — пролепетал я. — Мне тоже надо было уйти… А может, мы посидим дома?
Руки Зоей застыли, будто их отключили от электросети.
— Кшись, подумай, о чем ты говоришь? Когда это мы в воскресное утро бывали дома?!
— Ну а если бы мы взяли да и остались однажды?… — робко предложил я.
— Это было бы пределом моих мечтаний! — засмеялась она. — Если бы ты сказал мне заранее… Но ты же всегда говорил: «Семейное счастье надо принимать небольшими дозами, осторожно, как сердечные капли… Раз в день, после обеда. Иначе оно убивает».
— Я шутил, — сказал я со вздохом.
Зося бросила на меня быстрый испытующий взгляд, стараясь понять, не смеюсь ли я над ней.
— Тебя что-то беспокоит? — спросила она участливо.
— Нет, не в этом дело… — торопливо ответил я. — Я многое передумал…
— Почему вдруг?
— Как бы это объяснить… — Я с трудом находил слова. — Бывает, что приходит такой момент… с человека вдруг спадает панцирь…
— Панцирь? — изумилась она.
— Ну… скорлупа, что ли… Или как будто с него сняли гипс. И он начинает чувствовать…
— А тебе не надо ли опохмелиться, милый? — спросила Зося.
Это уже было слишком: она даже не помнила, что вчерашний вечер я провел дома, без капли водки! Зося наклонилась к встроенному под окном шкафчику, чтобы достать оттуда сыр. Ее халат распахнулся, обнажив упругую, еще сохранившую загар грудь. Я тупо смотрел на эту живую, пульсирующую теплом грудь.
— Останься со мной дома! — тихо попросил я. Зося перехватила мой взгляд и быстрым движением запахнула халат. Мы уже довольно давно не были близки, но ни один из нас не проронил на эту тему ни слова.
— Да не в этом дело! — вскричал я. — Честное слово, не в этом дело!
В кухню шумно ворвалась Эва. Лицом она напоминала мать, но фигура у нее становилась более грузной, чем у Зоей.
— Завтрак готов? — воскликнула она. — Я тороплюсь!
Это вторжение шума, энергии и какой-то вызывающей молодости обрушилось на меня, как меткий удар боксера в незащищенную грудь. Я взглянул на дочь с болью и завистью.
