«Скажи на милость, и это выложил, — удивился Быков, — ну а братца-беляка в Константинополе вспомнит? Коль вспомнит — ая-яй-яй, зацепиться будет не за что, чист и непорочен тогда Осман Алиевич».
Ждал. Быков затягивал молчание. Митцинский про брата не вспомнил. Быков оживился, весело спросил:
— Осман Алиевич, а Рутову вы откуда знаете?
— Ну, кто же артистку Рут на Руси не знает, — печально и нежно улыбнулся Рутовой Митцинский, — я, Евграф Степанович, большой поклонник ее таланта, еще со времен академии петербургской ни одного представления не пропустил. Оттого и изумление мое от сей метаморфозы — великая Рут при кожаных штанах с начальником ГПУ. Поистине все дороги ведут в Рим, то бишь — в ГПУ.
Наклонился, поцеловал руку Рутовой. Она непроизвольно отдернула ее. Сдержала себя, ответила, бледнея:
— И на том спасибо. Узнали, хоть и при кожаных штанах.
Донимало, мучило одно: «Да откуда... откуда голос этот... боже мой, как знаком и страшен!»
Быков помаргивал растроганно, качал головой:
— Вот какие фортеля судьба выбрасывает!
Думал свое: «Не то, Осман Алиевич, не то. Ох, не убедил ты меня. Тут личное подмешано, сугубо личное мордашку твою смяло при узнавании... Но что? Щупать, обминать по крохотке придется, полегоньку паучка из норки потянем. И сдается, что в этом личном для нас не меньше интереса, чем в меджлисе. Вона как меджлисом шарахнул с маху, без подъездов. Пиротехник-громовержец. Ну, дальше послушаем».
Вадуев клокотал. Сидел, полный, рыхлый, наливался злым недоумением: какой цирк?! Какие кожаные штаны?! Митцинский меджлисом оглушил, до сих пор звон в ушах, а разговор порхал никчемный, ненужный. Не тот разговор затеял Быков, ох, не тот! Непонятный разговор. Но сознаться — значит, потерять лицо. Страсть как не любил Вадуев лицо свое терять, а потому и молчал изо всех сил — держался на уровне положения своего.
— Евграф Степанович, — мягко заговорил Митцинский, — не надо делать вид, что вам неинтересно мое сообщение о меджлисе.
— А откуда вы взяли, что неинтересно? — удивился Быков. — Мне все интересно, в том числе и ваша страсть к цирку. Значит, говорите, приняли меджлис. Что дальше? Слушаю оч-чень внимательно.
— Я предпочел бы ваши конкретные вопросы. Так легче отвечать.
— А вы знаете, — встрепенулся Быков, — вот это вернее: конкретные вопросы. Я ведь потому остерегался вам, батенька, по лбу вопросом — думал: обидитесь, за допрос примете. А какое я имею право вам допрос учинять? А теперь мы потихонечку, от печки, так сказать. Ну-с, и зачем же вы приняли меджлис?
— Давайте пойдем от обратного. Шесть седобородых старцев — разум нации — предложили мне, как шейху, образованному, энергичному чеченцу, фактическое руководство меджлисом при формальном главенстве прежнего председателя...
— Кто? — быстро спросил Быков. — Кто председатель?
И в долгой паузе, изнемогая под нестерпимо острым, режущим взглядом Быкова, вдруг осознал Митцинский, сколь непосильна ноша, взятая на себя: вести поединок с целым государством, у которого веками устоявшиеся традиции, культура, представитель которого взялся его сейчас препарировать.
— Мулла Магомед, — наконец ответил Митцинский. Почуял — позади рухнул обвал, назад дороги нет. — Они предложили мне руководство. Что произойдет, если я откажусь? Полная изоляция во всех смыслах: общественном, национальном, социальном. Поверьте, я хорошо знаю характер и обычаи своего народа. Я автоматически становлюсь изгоем, ренегатом, с которым не общаются и которого постараются убрать при первом же удобном случае. Результат: я превращаюсь в политический труп, не способный принести пользу Советской власти. Сделают это без особых хлопот, руками главаря вооруженной группы, попросту — банды.
— Резонно-о, — протяжно подтвердил Быков, — вы тут про банду некую упомянули. Уж коль «а» сказано, давайте, батенька, мы и «б» отважимся упомянуть. Кто? Главарь кто?
— Евграф Степанович, — сухо сказал Митцинский, — я сюда пришел не ради «а» и «б». Естественно, я подробно расскажу обо всем алфавите, если придерживаться азбучной терминологии, сообщу все, что знаю, чтобы нам сообща выработать оптимальную тактику поведения. Я ведь в сложнейшем положении, иду по лезвию кинжала, и одному мне без вас не справиться. Если вам не терпится, извольте — главари банды Хамзат и Асхаб, численность ее восемнадцать человек. Одного из них, Султана, я сдал вашим чекистам еще во время налета. А вы изволили его отпустить, подарив коня. Не правда ли, занимательная арифметика?
