Цирк ошарашенно молчал. На арене свершилось что-то дикое, непонятное. Дядя Ваня, бессмысленно, редко мигая, пялился на вялые телеса железного Брука, распластанные на ковре. Тот охнул, замотал головой, поднялся на четвереньки и огляделся. Взгляд его, наткнувшись на Ахмедхана, стал полниться болотно-темным, животным ужасом. Ахмедхан шлепнул его ладонью по спине и лениво сказал:
— Отдихат будим. Сапсем заморился.
Дядя Ваня поднялся, обошел с опаской Ахмедхана и объявил потрясенному цирку:
— Антракт! Первая половина схватки закончилась вничью.
Митцинский увел Ахмедхана за кулисы.
По вздыбленной революционным штормом России все еще бродили мутные волны анархии, мятежей, хаоса, но Курмахер, хладнокровно посасывая сигару, уверенной рукой вел свое цирковое суденышко к цели. Более того — он умудрялся ловить золотую рыбку в этой мутной водице. Нэп взматерел и разбух, он благоухал французскими духами «Коти». Разлетались под ударами судьбы именитые цирковые труппы — Курмахер вылавливал из половодья безвестности звезд, отогревал их в собственном кочующем шапито, а затем жал из них прибыль кабальным договором. Так попали к нему гремевшие в свое время Софья Рут и карлик Бум.
Обыватель, вновь увидев на афишах некогда блиставшие имена, валом валил в брезентовую обитель Курмахера, платил бешеные деньги, терзаемый неуемной ностальгией по старому доброму времени, осколки которого со старанием реставрировал в своем шапито Курмахер — обрусевший немец из прибалтов.
«Деньги — пыль», — говаривал, бывало, Курмахер на барахолке, зорко посматривая рачьим всевидящим глазом за тем, как расставалось с миллионами за кус масла и кирпич хлеба бывшее дворянство. А потом червонец стал заметно твердеть. Но Курмахера уже не устраивала твердость бумаг, он предпочитал твердость металла. А еще лучше — камней.
Держала Отто на плаву коммерции собственная система, выверенная и отлаженная годами практики.
Это было давно.
Однажды вечером вышел Курмахер на площадь одного южного города, выискивая взглядом ораву босяков, шнырявших перед входом в шапито в поисках ротозея.
«Босьяк босьяка увидаль издальека», — метко шутил впоследствии Отто по этому случаю. Он выманил пальцем из оравы самую босяцкую на вид жертву в драной кепчонке с треснутым целлулоидным козырьком, уцепил его пухлыми пальцами за плечо и ошарашил немыслимым предложением:
— Мальтшик, цирк смотреть желаешь?
Мальчик желал смотреть цирк. Тогда Курмахер взял его за давно немытое ухо и влил в него шепотом свое неистребимое буриме:
— За этот добри одолжений виполняй мой предложений!
— Чего? — оторопела жертва.
— У тьебя имеется взрослий труг, отшень сильный, отшень смелий, такой, что назыфается ур-рка?
— Ну? — сверкнул сквозь трещину козырька глазом малец, готовый дать деру.
— Приводи его сейтшас ко мне — и ты будешь посмотреть цирк.
Урка вырос перед Курмахером спустя несколько минут — элегантный молодой человек в смокинге, с моноклем в глазу. Он держал за руку «кепку» с треснутым козырьком.
— Что гражданин желает от несчастного, обиженного судьбой пацана? — учтиво осведомился урка.
Курмахер окинул щеголя глазом, встретил серый, со стальным отливом немигающий взгляд.
— Отшень прекрасно, — подытожил Курмахер и снабдил мальца билетом.
Затем он взял юношу в смокинге под локоть:
— Я есть хозяин вот этот цирковой заведений. Лютший способ заводить незнакомство — это задавать деловой вопрос. Я желаю познавать: имеет мой молодой труг золото, брильянт и протший трагоценность?
— Папаша всем задает такие нескромные вопросы? — подобрался «смокинг».
— Я желаю покупать трагоценность. Если вы желает продавать его — не надо тратить лишний слоф.
— Где? Когда? — через паузу осведомился «смокинг».
— В этот цирк. Завтра. Возьмите билет в директорский лоша. Я сашусь с фами рятышком. Вы таете вещи и полюшайте теньги.
— Вы любопытный фрукт, папаша, — с интересом ощупал Курмахера взглядом молодой человек, — но, имейте в виду, мы не любим глупых шуток, в случае чего — ваши обгоревшие косточки найдут среди золы этого заведения.
— Глюпи шутки не любит никто, — поморщился Курмахер. — До завтра.
