Султан, вторично раненный в бедро, затаился под насыпью, лежал на животе, разбросав руки. Где-то поверху хрустели гравием шаги, ахали выстрелы. Нестерпимо зудела рана, кусало ярой обидой сердце: и здесь не повезло — ни добычи, ни коней. Голову бы теперь целой унести, авось примут за убитого. Лежал, унимая знобкую дрожь в теле. Бой заканчивался.
Паровоз стоял в голове поезда, астматически отдувался. На гравийной насыпи — хаос: убитый Асхаб рыжий, вынесенный из вагона, косматые папахи, два обреза, разбитый деревянный сундук. Из него вывалились два отреза и детские распашонки. Остро блестели осколки разбитых стекол, разбросанные по щебню.
Под откосом бился в агонии серый жеребец, высекая задним копытом искры из булыжника. Рутова присела рядом с убитым. Из-под папахи — рыжие космы волос, черная повязка съехала на шею. Старый бешмет задрался в падении на грудь, темнели растресканные ладони в бурых, закаменелых мозолях.
Когда подбежал Аврамов, Софья повернула к нему налитые ужасом глаза, спросила, заикаясь в безмерном, жалостливом удивлении:
— Г-григорий Василич... а этот зачем с ними? Этот з-зачем против нас? Он же свой хлеб ест, поле своим потом солит...
Неузнаваемо жестким гляделся теперь новый начальник оперотряда. Ответил сухо, подрагивая от боевой неостывшей горячки:
— А мы с тобой, Софья Ивановна, для того сюда и посланы, чтобы разобраться и все по своим местам расставить.
Через три вагона вышел из тамбура Митцинский — бородка, пенсне, белый картузик. Под стеклами — цепкие, холодные глаза. Оглядел побоище, брезгливо дернул щекой, утвердился на месте — руки за спиной.
Тощая фигурка бандита, лежавшая под насыпью, едва заметно дернулась, блеснул из-под локтя затравленный взгляд. Митцинский подошел поближе, вгляделся. Чуть колыхалась в такт затаенному дыханию спина.
Вдоль вагонов торопливо шли трое милиционеров, возбужденно переговаривались. В словах, жестах перекипала ярость недавнего боя.
Митцинский стиснул зубы, хрустнул пальцами — надо было решаться. Трое, перемалывая подошвами гравий, приближались. Митцинский слепо качнулся, уцепил за шиворот Султана, приподнял рывком, толкнул навстречу милиционерам:
— И затаиться как следует не может. Шкура, трус. Умел стрелять — умей отвечать.
Двое приняли Султана, ловко заломили руки за спину, повели. Третий шагнул к Митцинскому, козырнул:
— А вы, разрешите полюбопытствовать, из каких будете? Документик какой-нибудь имеется?
Султан уходил, подскакивал на одной ноге, гнул шею, стараясь достать взглядом Митцинского. Митцинский выждал. Не торопясь, достал документы.
— К вашим услугам адъюнкт Петербургской юридической академии Митцинский. Возвращаюсь в Чечню, к родным.
У милиционера — уважительность по лицу:
— Выходит, соратники, ежели можно так выразиться, поскольку...
— Отчего же, можно, выражайтесь, — усмехнулся Митцинский.
— А за бдительность, за обнаружение бандюги примите нашу благодарность. Вовремя вы его приметили, сколько делов наделали, сволочи.
— Не стоит, коллега, — протяжно сказал Митцинский, качнулся с носка на пятку, — одно дело делаем.
— Это точно! Вы, так сказать, на весах справедливости, а мы...
— Вы правы. Не смею задерживать, — склонил белый картузик Митцинский. — Впредь — к вашим услугам.
Не торопясь поставил ногу на ступеньку, взялся за поручень. Милиционер крякнул, проводил взглядом: серьезный мужик — обстановку понимает, а все же барин, фанаберистый, белая косточка, хотя, рассудить по справедливости, и среди них есть такие, что взяли правильную линию.
«Ничего, обломаем, человеком сделаем», — усмехнулся, отходя, милиционер.
Софья завороженно смотрела на Митцинского. Аврамов, перехватив ее взгляд, спросил у подошедшего милиционера:
— Кто таков? Вон тот, в очках, картузе.
— Все в порядке. Интеллигенция из юридической академии. Вроде барин, а классовую расстановочку уразумел, бандита недобитого сдал.
Аврамов тронул Рутову за плечо:
— Что, знакомый, тот, в картузике? А, Софья Ивановна? Спрашиваю: тот, в очках, знакомый, что ли?
— Нет. Показалось.
Рутова с усилием отвела взгляд. В глазах стояли: маска на лице, холеные руки, тонкий стан, перстень, что стучал по набалдашнику. Рассердилась — наваждение! При чем тут та далекая маска среди увядающих цветов и какой-то юрист из академии? Глубоко, судорожно вздохнула, поднялась в вагон. На ресницах — непросохшие слезы. Мимо вагона торопливо шагал милиционер с карабином Асхаба рыжего. Аврамов поманил пальцем, присмотрелся к незнакомому оружию, по складам прочел:
