Перед утром во дворе Митцинского иссякло торжество. Лишь слабо чадили остатки костра, где жарились бараны, шашлыки, слабо источала тепло громадная печь под навесом. Комнаты и времянки переполнены. Спали везде, где можно улечься. В затемненной кунацкой — тяжелый дух спиртного, разноголосый храп. Во всю ширину ковра разбросаны пуховики, перины, на них вповалку — гости.
В ленивом полусумраке занималось холодное утро.
Во дворе немой гонялся за Фатимой. Он шлепал по земле чувяками, растопырив руки, высовывал от старания язык. Фатима визжала, увертывалась, заливалась смехом. С ней давно так не играли.
В окне сакли, где жил Федякин, выставилось помятое лицо. Федякин смотрел на Фатиму, морщил губы в улыбке, приглушенно охал — разламывалась голова.
Немой с разбегу остановился, посмотрел на забор. Фатима оглянулась. Над забором мелькнула белая косынка, показалось женское лицо. За калиткой фыркнула лошадь, звякнула уздечка. В калитку вошла красивая женщина в кожаной куртке и штанах. Немой завороженно двинулся ей навстречу.
Женщина обошла немого и присела перед Фатимой:
— Фея, ты чья?
Фатима сдвинула бровенки, поняла. Ткнула пальцем в грудь, отбарабанила по слогам:
— Фе-дя-ки-на!
Женщина вздрогнула, сказала:
— Ах, ты моя прелесть. Позови хозяина дома.
Фатима смотрела непонимающе, помаргивала.
— Позови хо-зя-и-на... — Софья показала на большой дом, — хозяина этого дома.
Фатима убежала, поднялась на крыльцо. Немой стоял рядом не двигаясь. Рутова сказала, не разжимая губ:
— Уходите немедленно в город. Это приказ. Куда-то исчез Саид. Он может появиться здесь.
Немой не сдвинулся с места. На крыльцо вышел Митцинский, погладил Фатиму по голове, легонько подтолкнул к сакле.
Увидел Рутову, плотно запахнул халат, зябко повел плечами. Не отрывая от нее глаз, стал медленно спускаться с крыльца.
Фатима подбежала к немому, потянула его в сад, на веселой, хитроватой мордашке — нетерпение: хотела продолжить игру.
— Доброе утро, Осман Алиевич, — сказала Рутова.
— В самом деле? — мягко отозвался Митцинский. — Разве может быть утро добрым, если к новоиспеченному имаму прибывает гонец ЧК? Думаю, вас не надо оповещать о моем избрании. Или вы сделаете вид, что вам ничего не известно?
— Я сделаю вид, Осман Алиевич. И мы будем квиты. Вы ведь недавно тоже сделали вид, что состоится байрам, поклонение могиле святого. Итак, вы имам. Что это значит?
— Давайте сядем, Софья Ивановна. Мы обменялись любезностями, отчего бы нам теперь не сесть...
Он принес два плетеных стула из-под навеса, поставил их посреди двора.
— Вот так. В дом не приглашаю. Там висит сивушный дух и храп. А здесь, судя по всему, нас скоро обогреет солнце. Прошу.
Они сели друг против друга. Митцинский грустно, нежно рассматривал Софью.
— Вы все та же.
— А вы уже не тот. Увы.
— Немудрено. Сказались последствия. Всю жизнь делал вид, что живу. На самом деле тлел и чадил.
— А сейчас?
— А сейчас возродился из пепла, живу взахлеб. Но приходится пока делать вид, что тлею. Итак, вас интересует статус имама.
— Еще бы.
— Имам, Софья Ивановна, это персона грата для Советской власти, лицо неприкосновенное. Вы же отделили церковь от государства и в лучшем случае держите нейтралитет. Мой сан соответствует... ну скажем... кардиналу Франции.
— Боже, как интересно! Что вам стоило хотя бы намекнуть о такой перспективе там, в цирковой гримировочной, тогда мой бутафорский нож, возможно...
— Что вас привело сюда? — жестко перебил Митцинский. — Почему вы? У ЧК нет других сотрудников?
— Я выпросила визит к вам у Быкова.
— Зачем?
— Захотелось увидеть живого имама. К сожалению, я привезла неприятную весть, имам.
— Оставьте, — резко сказал Митцинский, — вы же знаете, что я для вас не имам. Не надо кокетничать. Когда вы рядом, с меня опадает, как листва перед могуществом зимы, вся житейская мишура, все звания и заботы. Я гол и чист перед вами по-прежнему, как тот безвестный следователь-азиат в Петербурге. Я уже не буду никогда таким счастливым, как он.
