Взвизгнул под Хамзатом стул, отлетел в сторону. А сам он, распластавшись в длинном прыжке, был уже у окна, когда грохнул выстрел и разлетелось вдребезги стекло перед самым его лицом.
— Стоять! — крикнул Аврамов. Истекал дымком в его руке наган.
Хамзат отпрянул от окна, поднял руки.
— Что это вы, гражданин Хамзат, так нервничаете, — сказал укоризненно Аврамов, — ни поздороваться толком не успели, ни познакомиться, а уж драпать навострились. Невежливо как-то получается. Руки-то опустите. Вот так. И присядьте туда, где сидели. Поговорим для начала.
— Что, Хамзат, не ожидал? — спросил Абу. — Не добил ты меня, пожалел вторую пулю. Не хватило для меня одной. Вышла она под лопаткой. Знаешь, что я с ней сделал? В амулет зашил, на груди ношу. Думаю, покажу я ее тебе как-нибудь. Видишь, пригодилась, — так говорил Ушахов, не сводя глаз с Хамзата. Достал пулю, покатал ее на ладони.
— Абу, — сказал Аврамов, — убрал бы ты свинец. Видишь, гражданин Хамзат нервничает.
— Я свой дэл знаю. Молчи, — тихо велел Абу. — Идем. Здесь теперь нельзя говорить. Айда на улица. Там счас всяки-разный хабар ходит, ты стирлял, люди плохо про тибя думают.
— Это ты правильно подметил, — согласился Аврамов. — Теперь эту святую троицу никак нельзя в четырех стенах держать. Тут простор требуется. Всенародное обсуждение. Идем. А вы, граждане бывшие бандиты, не откажите в любезности, следуйте за нами тихо, спокойно и желательно без фокусов. И табуреточки с собой прихватите.
— Идем к людям, — позвал троих по-чеченски Абу.
Они вышли на улицу, первым Ушахов, за ним Рутова и последним Аврамов. В узком коридорчике он тихо сказал Софье:
— Соня, попаси Хамзата, сделай милость. У него что-то на правом боку под бешметом топорщится.
Трое поставили табуреты посреди площади, прямое пыль, сели. Теперь их мог судить весь аул. Ушахов заговорил, показывая людям пулю:
— Хамзат стрелял в меня. Я горец и должен сейчас пустить эту пулю обратно, чтобы остаться мужчиной. Братья говорили мне, когда заживала рана в лесу: если ты не убьешь Хамзата, это сделаем мы. Так поступали наши отцы и деды, исполняя закон предков.
Я нарушу его, я нарушу этот закон, хотя кровь застилает мне глаза и сердце кричит: стреляй. Но у Советской власти другой закон: человек человеку брат. И даже враг, если пришел к тебе и склонил голову, — уже не враг, если его принудила к этому совесть. Матери дали нам жизнь не для того, чтобы мы стреляли друг в друга. Вот почему я дал клятву не брать больше в руки оружие. У нас есть дело поважнее, Советы учат нас жить по-новому, лучше, и я долго думал в лесу, как это сделать. Мужчины аула, наш председатель Гелани скажет, сколько у нас впереди работы, чтобы жизнь стала лучше, и поэтому грех тратить время на стрельбу. Вот почему я не буду пачкать руки о Хамзата и не пошлю обратно его пулю. Ее не хватило, чтобы убить меня...
— Тогда получи вторую! — крикнул Хамзат.
Не стоило говорить Ушахову о запачканных руках. Скор на руку был Хамзат. И лишь на миг опередила его Рутова, выстрелив влет, как привыкла стрелять в цирке по свечам.
Хамзат корчился на табурете, баюкая отбитую ладонь. У ног его лежал наган с расщепленной рукояткой.
Гневно ощерился, лапнул кобуру Аврамов — наливался густой краснотой шрам на его щеке. Рутова искоса глянула, испугалась, поднялась на носки, крикнула поверх голов отчаянно:
— Жены, дети у этих троих есть? Покажитесь нам, не бойтесь!
Ушахов перевел. Где-то в глубине аульчан забродило слабое движение. Оно волной перекатилось к краю, и толпа исторгнула трех женщин с детьми.
— Мы пришли сюда не карать! — звенел и рвался голос Рутовой. — Мы посланы миловать! Советская власть поручила нам сказать этим людям: оглянитесь вокруг, бросьте оружие, выданное вам контрреволюцией. На их совести кровь и слезы советских граждан, они достойны самого строгого наказания!
И все же Советская власть решила простить их ради вот этих женщин, их жен, которые ни в чем не виноваты, ради детей, которым предстоит налаживать новую жизнь в горах. Эти люди получат не только прощение, но и материальную помощь! Так решило Советское правительство! Теперь судите сами этого... я не могу назвать его человеком. Даже пес не укусит руку, которая протягивает ему кусок хлеба.
