— Саид! — пронзительно, зло крикнула Ташу. Ей показалось, что спина дрогнула. Она позвала еще раз. Немой, не оборачиваясь, занимался своим делом. Ташу зло сплюнула, оглянулась. Внизу через двор к потайной калитке прошел закутанный в башлык гость Митцинского, следом поспешали провожатые. Ахмедхан встал, вышел за ними. Его долго не было. Ташу спустилась с лестницы.
...В комнате продолжался разговор. Митцинский перешел на французский язык. Турок Али-бей знал его, толмач переводил только Вильсону. Говорил Митцинский недолго, его резко перебил англичанин.
...Шамиль перевел дыхание. Гулко колотилось сердце, казалось, грохот его ударов слышен на весь чердак. Он услышал скрип перекладины в последний момент, успел задвинуть кирпич на место и выхватил из корзины початок кукурузы. Остальное — не дрогнуть от крика Алиевой — далось легче.
Пора было спускаться. Он засиделся на чердаке. Теперь появилась другая забота — отлучиться со двора. Вывалив кукурузу в темном углу, Шамиль спустился с чердака, сел на порог сарая. Ташу, прислонившись плечом к забору, зло смотрела ему в спину.
Вильсон отчитывал Митцинского, как мальчишку. Сегодня он впервые позволил это себе при остальных. Переводчик едва успевал за ним.
— Согласитесь, господин Митцинский, что вся ваша деятельность выглядит мышиной возней по сравнению с повстанческим движением в Грузии. Посланец паритетного комитета сказал немного. Но даже из этого можно представить мощь и деловитость организации Тифлиса. Мы же, вашими стараниями, топчемся на месте!
Доброявки бандитов к Советам с повинной, строительство дорог, школ и мостов в горах, эти коопторговские лавки, растущие как грибы. Наконец, тишь и благодать на железной дороге! Азербайджанская нефть и грузинские минералы потоком вливаются в обескровленную Россию! Вы, кажется, всерьез решили помочь стать ей на ноги? А грозненская нефть?
— Вы прекрасно понимаете, господин Вильсон, мне как-то нужно создавать видимость своей лояльности в ревкоме. Я не вправе дискредитировать себя до определенной поры! — звенящим голосом сказал Митцинский. Душили ярость, стыд, его секли нотациями, как мальчишку.
— До определенной поры? — поднял брови француз. — До какой, позвольте узнать? До построения красными социализма?
Турок Али-бей молчал. Он щурил глаза и думал: «Это хорошо. Это очень хорошо. Осман вытерпит все это, он не забудет, когда придет время. Исламист такого не должен забывать».
Он поерзал, поудобнее устраиваясь, и осторожно вмешался в разговор:
— Господа, я думаю, не стоит требовать от шейха невозможного именно сейчас. Ему нужно время.
Али-бей прикрыл глаза, сложил руки на животе и удовлетворенно помыслил: «Теперь — совсем хорошо».
Митцинский позволил себе отключиться. Где-то рядом скрипуче царапался голос Вильсона. Митцинский видел до жути явственно: входит Ахмедхан. Он кладет ладони на французскую и английскую шеи. Сблизив их, начинает сжимать пальцы. Выпученные глаза господ союзников, животный визг. Лезут изо рта синие языки. Митцинский перевел дыхание — стало легче. Он прислушался. Вильсон заканчивал:
— ...поэтому я вижу единственный выход: перенести центр нашей работы в Грузию. Туда же перебазировать наш штаб. Несомненная боеготовность паритетного комитета, более четкая организованность, наконец, главное: наличие патриотизма и отсутствие политической трусости — вот залог успеха нашей священной миссии.
Липкий, расслабляющий страх парализовал Митцинского. Это был конец. С переходом штаба союзников в Грузию рушились все надежды, погребая его под собой. Он еще не знал, что скажет, но предчувствие подсказывало: надо потрясти союзников для начала словом, а потом поступком. Только поступок мог предотвратить крах. А может, настало время для главного дела? Он все время боялся и отдалял его... А если уже пора? Он пока не знал, что скажет союзникам. Но едва произнес первые слова, как решение подхватило и понесло его неудержимым половодьем:
— Господа! Пришло время приступать к делу. В нем смысл и цель моей жизни. До этой поры я не вправе был посвящать вас в некоторые детали моей работы на Кавказе. Но вы торопите, и час пробил. Через две недели вы раскаетесь в своих сомнениях. К сожалению, у вас оказались слабые нервы и ни на грош терпения. Поэтому я вынужден торопить события. Я не уверен, что мы готовы к ним, они обрушатся на нас лавиной, и дай нам бог, чтобы наши плечи выдержали их безмерную тяжесть. Ровно через две недели я приглашу вас принять участие в деле, о котором заговорит весь Кавказ. Весть об этом деле перелетит за рубеж и всколыхнет весь цивилизованный мир. Прошу прощения, я вынужден вас покинуть, теперь дорога каждая минута.
