— Сам сказал, что я вырос, — насупился Руслан.
— Теперь в твоих руках жизнь Шамиля. Если проболтаешься — ему трудно будет у Митцинского. Митцинский сильный враг.
— Я разве кому проболтался про тебя? — задохнулся от обиды Руслан.
— Нет, — подтвердил Абу. Добавил с затаенной, суровой нежностью: — Совсем ты вырос. Теперь у нас в роду пять мужчин. Я доволен, что у меня такой сын. Иди.
— Подожди, — остановил племянника Шамиль. Встал, отстегнул кинжал, привесил ему. — Теперь иди. Носи, коль вырос. Закончим дело живыми — за мной ружье.
Одного хотел Руслан, шагая через сумрачные, колдовским лимонным светом напоенные поляны, — медведя бы навстречу, ну не медведя, а хотя бы завалящего волчишку! Тогда он вернется в Хистир-Юрт со шкурой. И никто уже не станет сомневаться в его праве организовать в селе комсомольскую ячейку, какие есть в городе. Да что в городе, в соседнем ауле уже действует такая ячейка, и о ней с уважением говорят даже старики. Молодежь охраняет дороги и мосты, изучает газеты, участвует в делах сельсовета. А на комсомольские собрания приходят уважаемые люди и просят принять их в комсомол..
— Шамиль, ты «фордзона» видел? — спросил Абу.
— Ну. А что?
— Какой он?
— Железный, — подумав, ответил Шамиль, уточнил: — Ревет, как стадо буйволов, и воняет.
— Кто тебя заставлял нюхать у него под хвостом? — недовольно сказал Абу. — Говорят, он плуг тянет лучше буйвола. Так?
— Это он может, — согласился Шамиль, — десять буйволов перетянет.
— Десять? — потрясенно переспросил Абу и надолго замолчал. Он думал о железном чуде, которое может тянуть плуг за десять буйволов.
Дома муллу Магомеда ждали сюрпризы, целых два за утро. Это было для него многовато. Он вернулся из мечети, когда поднялось солнце. На подходе к дому услышал во дворе что-то неладное — оттуда неслись истошные вопли козы. Мулла припустил трусцой. Запаленный вконец, задыхаясь, толкнул калитку и обомлел: немой. Саид тянул из амбара белую козу. Схваченная за рога коза упиралась и орала дурным голосом. На плетне, что отгораживал птичник от двора, висела роскошная шкура барса. Итак, коза испускала вопли, пятнистая шкура янтарным медом лоснилась на солнце.
Немой подтащил козу к плетню, привязал за кол. Коза перестала орать и меланхолично боднула плетень. Немой обернулся. Его не было почти неделю. Вместо того чтобы приветствовать хозяина, работник состроил невыразимо пакостную рожу. Насколько мулла понимал своего батрака, она означала высшую меру презрения. Затем немой скатал в трубку шкуру барса и стал отвязывать козу. И здесь мулла понял, что его работник уходит, скорее всего насовсем. Это был самый большой удар за последний суматошный год. Двор оставался без работника. Асхаб убит. Хамзат стал ночным хорьком, прячется даже от собственной тени. Султан и Курейш теперь неразлучны с председателем Гелани и начхать им было на хозяйство муллы. И вот собирался Саид — две безотказные руки и загривок, на который сколько ни наливай — все выдержит.
Горькое предчувствие беды глодало муллу. Кончались времена всевластия, утекло меж пальцев председательство в меджлисе, теперь уходил работник.
— Аллах карает неблагодарных, — неуверенно сказал мулла, мучаясь бесплодностью собственных слов. — Ты бросаешь меня в беде.
Батрак молчал, и густело в его глазах стылое, холодное упрямство.
— Я кормил и одевал тебя. Если этого мало — стану платить. Сколько хочешь? — с кровью вырвал из себя вопрос мулла, ибо возмущенно, истошно лопотало в загородке некормленое индюшиное стадо и выпустил из сарая утробный рев бугай, возмущенный, что его так долго держат взаперти.
Немой покачал головой и дернул за собой козу. Коза не сдвинулась с места.
— Чего же ты хочешь? — рыдающим голосом спросил мулла. — Чем тебе у меня плохо?
Немой бросил веревку на землю и наступил на нее. Он повесил ружье на плечо и прислонил к плетню скатанную шкуру. Теперь у него были две свободных руки, и он сказал ими такое, что у муллы перехватило дух.
«Старший брат Абу жив. Он скоро будет в ауле», — оповестил немой и смачно плюнул, казалось, в самую рожу смерти, что восторжествовала было над родом Ушаховых,
