Таким образом, равнодушие к выбору сортов, непозволительно густая посадка лозы в разгар лета выдавали заботу скорее о маскировке времянок и их жильцов, чем об урожае.
Перехожу к основному. При входе в первую времянку я почувствовал, что Митцинский внутренне напрягся. По его словам, во времянке коротали ночи многие паломники, пришедшие во двор поклониться праху святого шейха. Обстановка во времянке говорила о другом. Перечислю факты, заставившие усомниться в словах Митцинского.
1. Запах. В стойком, устоявшемся букете я различил запах спиртного, хорошего табака и духов. При дальнейшем осмотре я заметил следующее: небольшой окурок сигары под столом, пустая бутылка из-под французского коньяка «Камю», стоявшая за тахтой. На крючке металлической сетки под матрасом висел клочок простыни. На оборотной стороне клочка угадывался вензель из трех букв, одна из которых английская С. Естественно, перевернуть клочок и рассмотреть буквы я не имел возможности, заметил только, что полотно тонкое, явно не нашей выделки.
2. На подоконнике, покрытом легким налетом пыли, угадывались следы недавно стоявших там склянок различной формы, предположительно лекарственного или косметического назначения. Многие отпечатки были смазаны, видимо, вследствие того, что ими пользовались. Но в глубине подоконника, у самого стекла, сохранился четкий, ромбовидный след, размером приблизительно три на три сантиметра.
Я пришел к выводу, что след принадлежит скорее всего пузырьку от мужских французских духов «Коти», тем более что слабый запах этих духов я уловил при входе. Четкий отпечаток, вероятно, объясняется тем, что флакон не так давно опустел и им перестали пользоваться.
3. Весьма странно выглядело убранство двух кроватей. На металлических сетках лежали пустые матрасы и две заправленные в наволочки подушки. К одной из них пристал темный волос около пятнадцати сантиметров длиной.
Допустим, что паломники действительно могли употреблять табак и спиртное, хотя при той жесткости и аскетизме, с которыми исламисты исповедуют заветы адата и шариата, это практически исключено. Но паломник, пьющий «Камю», курящий сигару, отрастивший волосы пятнадцатисантиметровой длины, употребляющий духи «Коти», паломник, которому стелют на ночь простыни с заграничным вензелем, паломник-мусульманин, неоставляющий после себя в комнате застойный запах бараньего сала и овчины, — это уже химера, миф. Все данные наблюдения говорили о том, что в этой комнате жили иностранцы либо лица, интеллигентные по своей сути.
Мы перешли во вторую времянку. Митцинский пропустил меня вперед. И здесь я допустил грубую ошибку. В узком промежутке между шкафом и стеной висел китель. Его можно было заметить лишь от порога. Это был китель Федякина. Я узнал его по характерному и аккуратно зашитому порезу о вагонное стекло, расположенному на боку. (Данные опроса жителей станицы Притеречной.)
Митцинский не мог увидеть, что я заметил китель, но почувствовал неладное по моему лицу, вероятно, я на время потерял контроль над собой. Этого было достаточно для Митцинского. Правую руку он держал в кармане халата, волосы поправил неудобным жестом левой руки. По всей видимости, в кармане было оружие небольшого формата типа дамского браунинга. Я посмотрел во двор. Скопившиеся там паломники теперь расслоились. Часть из них молилась у часовни, большая часть группировалась у ворот в настороженной, ожидающей позе. По всей видимости, это были не паломники, а мюриды Митцинского.
Я видел, что Митцинский созрел для поступка, который я спровоцировал потерей контроля над собой. Он был готов выдать себя словом либо действием. Едва ли он решил стрелять в меня. Скорее всего шейх готов был оставить у себя заложником начальника ЧК с последующей перебазировкой своей агентуры в глубь гор, не останавливаясь даже перед боем с моими чекистами.
В создавшейся ситуации на отбор вариантов поведения и раздумья не оставалось времени, я должен был найти оптимальный вариант, отыскать решение, способное отсрочить демаскировку Митцинского. Сознавая, насколько важно теперь вывести Митцинского из состояния подозрительности для проведения с ним дальнейшей крупной контригры, я предложил ему именем ростовского оргбюро и правительства края руководство над всей областной милицией Чечни в самой ближайшей перспективе. Предложение подействовало шоковым образом. Не давая ему времени на анализ моего предложения, я вынес ему благодарность именем краевых оргбюро и ОГПУ за образцовую охрану железнодорожного полотна на участке Гудермес — Грозный и сообщил о денежной премии, которую он должен получить в облревкоме у Вадуева. Наконец, закрепляя завоеванную отсрочку, я предложил Митцинскому именем облревкома сформировать еще три вооруженные сотни для охраны правопорядка вокруг всего Грозненского района. Таким образом, я предоставил Митцинскому максимум благоприятных условий для дальнейшей контрреволюционной деятельности:
