Джон-Том уже начинал терять терпение.
— Что в этом плохого — убирать? От этого ты не становишься хуже. Я... — Он вздохнул, подумав, что спор безнадежен. — Конечно, здесь все по-другому, так ведь? Извини, позабыл, померещилось нечто из нереального мира.
Мадж расхохотался.
— Поди ты, а совсем недавно уверял меня, что нашего мира не существует.
— Да существует он, существует. — Юноша в гневе хватил обоими кулаками по столу, заметив, что грызун-прислужник вновь повалился — на этот раз носом вперед. Дело было в том, что какая-то черепаха, куда менее утонченная, чем Клотагорб, подставила ему ножку. Собранный с таким трудом мусор опять разлетелся, вызвав у присутствующих радостное оживление.
— Значит, и здесь своя дискриминация, — пробормотал Джон-Том. — Почему же и здесь так?
— Дискриминация? — Мадж помедлил. — Никто ничего им не дискриминирует. Просто они ни на что другое не годятся. С природою не поспоришь, приятель.
Непонятно, почему Джон-Том ожидал от Маджа иного. Судя по всему, выдр — вполне средний обитатель этого вонючего, отсталого и отнюдь не райского городишки.
В ресторане были и гуманоиды, но по росту они не подходили под пару Джон-Тому. Неподалеку одинокий джентльмен выпивал в компании облаченной в расшитое серебряными нитками одеяние паукообразной обезьяны и играл с ней в карты — в паре против крупной человекообразной обезьяны неизвестной Джон-Тому разновидности и трехфутовой мускусной крысы в алом спортивном костюме и самых темных солнцезащитных очках из всех, какие доводилось видеть Джон-Тому.
Без сомнения, и они разделяют местные предрассудки и ханжество. А откуда, собственно, явился он сам, чтобы полагать себя вправе вершить суд над моральными вывертами иного мира?
— Слушай, приятель, с этим нельзя ничего сделать. Зачем кому-то нарушать заведенный порядок? Тока возьмись за швабру и тряпку — враз лишишься всякого уважения честных горожан. Правда, может, сойдешь за политикана, тока их уважают еще меньше, чем этих, с тряпкой. Но я надеюсь все-таки, что ты сумеешь обойтись без своих песен. — В тоне Маджа слышались надежда и любопытство. — Помнишь, старикашка-то, Клотагорб-от, он ведь уверен был, что ты чародей... Уверен ведь был! Что ежели ты способен на это? Я ж слыхал, как вы там о чародейских словах базарили.
— Мадж, я просто спрашивал его из любопытства. Мне знакомы некоторые из слов. Но он пользовался ими иначе. Вот ведь и ты умеешь заставлять булавки плясать. Неужели здесь каждый может ворожить?
— Это у нас всяк может. — Мадж пропустил глоток черного зелья. — Тока больше одного-двух фокусов редко кому удается. Боюсь, булавки — это мой предел. А до соплей хочется узнать его заклинание насчет золотишка. — Тут взгляд его перекочевал налево, и выдр широко ухмыльнулся. — Однако в некоторых случаях определенные формы левитации мне вполне удаются. — Рука его двинулась с быстротой, на которую способны одни только выдры.
То, что пикантно одетая полная бурундучиха смогла удержать шесть полных кружек, с которыми она маневрировала в толпе, было чудом само по себе. Джон-Том даже дернулся в сторону, чтобы посуда не попадала на него.
Разъяренная бурундучиха обернулась к Маджу, сидевшему с невинным выражением на физиономии:
— Прибери-ка руки, жук навозный! Еще раз распустишь, спущу тебе за жилет целую кружку.
— Но, Лили, — запротестовал Мадж. — Да я же помочь тебе хотел!
Она замахнулась всеми кружками сразу, и Мадж в притворном страхе, улыбаясь, прикрыл лапами физиономию. Но попусту тратить зелье не было смысла, и бурундучиха направилась дальше, расталкивая толпу локтями. Хвост вызывающе покачивался из стороны в сторону, короткое платьице не доходило и до колен. Золотистое с серыми аппликациями, оно прекрасно гармонировало с красно-бурым мехом и черно-белыми полосками на спине.
— Ну, чего я тебе говорил, приятель? — Мадж ухмыльнулся Джон-Тому, поднося кружку ко рту.
Тот попробовал улыбнуться в ответ, понимая, что выдр хочет развеять охватившее его уныние, и решил поддержать шутку.
— Слишком уж короткая твоя левитация, и бурундучихе она вовсе ни к чему.
