— Вот и возьмитесь вы, — говорит Виктор.
— Я… Я ведь хочу стать терапевтом широкого профиля, а здесь нейрохирургия. Совсем другое.
— Но вы, насколько я понял, интересуетесь генетикой, а у отца есть…
Виктор покосился на Дашу, она застыла в уважительной позе: еще бы! Беседа двух молодых ученых…
— Видите ли, Виктор, это, конечно, не коридорный разговор… Но… Мне интересно все в медицине, все! И генетика, и хирургия, и психиатрия… Это, наверное, смешно?
— Нет, что вы!
— Но жизненная программа моя — лечащий врач. Я пока не имею права на другое… ну, что ли… морального права. — Он поморщился от собственного высокого стиля. — Нет, честно… Я не помню, говорил ли вам, я работаю на «неотложке», хотя еще не врач, только фельдшер… И я насмотрелся… В общем, я считаю, что первейшее дело медицины не столько спасать, сколько поддерживать гармонию человеческого организма. — Он опять заволновался, замахал руками. — Ведь что получается: приедешь по вызову — у человека сердечный приступ, — ну, впрыснешь там всякого добра, оживишь — и поминай как звали. А отчего был приступ? Переработал этот тип, не догадался больничный взять, а то и не дали! Или больной зуб у него кровь отравлял. А может, его словом зашибли, он и с катушек долой. Вы не знаете, что делает обидное слово!
— Так что же можете вы?
— На «неотложке» — ничего. А вот окончу институт, попрошусь в какую-нибудь сельскую больницу. Буду на своем участке знать все про всех. Я их налажу, как хорошие часы. С детства! А это — практика. И не знаю, для теории останется ли время! А вы могли бы прямо в науку… простите, может, я вторгаюсь… но мне так кажется… я уверен…
— Спасибо, Алик. — Виктор наклоняет голову, улыбается одной из своих самых простодушных и искренних улыбок. — Спасибо.
У Виктора есть дар посмотреть на себя со стороны. Эта сцена выглядит отлично: двое мужчин, двое людей, увлеченных одним и тем же делом, жмут друг другу руки. В рукопожатии есть нечто прямое, бескорыстное, как невысказанное обещание дружбы и поддержки. Даша зачарована этой картиной, этим кадром из фильма, роскошным мужественным спектаклем.
Виктор первый отнимает руку, резко поворачивается. Даша следует за ним, как по зову волшебной дудочки. Некоторое время он чувствует себя заклинателем змей (почти на протяжении всего коридора), возле уличной двери им овладевает беспокойство, что-то похожее на ощущение неловкости, будто эта дудочка издает фальшивую ноту.
— Над нашей квартирой… — говорит он Даше, выходя в солнечный день на сухой, уже по-летнему горячий асфальт. — Над нашей квартирой живет девочка, которая учится музыке. Удивительно бездарная. Она все время врет в аккомпанементе. Вот так играет:
Раз-два-три,
бряк-два-три,
раз-два-бряк! —
просто сил нет.
— Большая девочка? — спрашивает Даша.
— Лет шестнадцати, — отвечает Виктор, явно прибавляя, — очень хорошенькая, эдакая белокурая бестия. Но бездарна.
— А откуда ты ее знаешь?
— Поднялся на этаж. Не поленился. Постучал, она прервала игру, открыла. «У вас, говорю, свет горит? Да? А у нас нет. Простите».
Даша задумывается. О чем, интересно? Может, она проницательней, чем кажется? Может, она вроде Лиды? Тогда его работа груба.
Даша поднимает к Виктору серьезное лицо:
— У вас отдельная квартира?
Ух, гора с плеч!
— Да. Все уд., Дашенька, включая мусоропровод.
Даша краснеет. Потом смеется:
— Ох, Витька! — И вдруг ее осеняет: — Знаешь, давай не поедем за город? Махнем в кафе!
Виктор жалобно хлопает себя по карманам.
— У меня стипендия, — беспечно говорит Даша.
— Этого я не могу, прости.
— Ну, Витька, не стыдно? Мы же друзья. Потом отдашь.
— Ну, разве что.
Даша достает из сумочки десятку, и вот они уже в прохладном зале, за отдельным столиком. Два бокала, два прибора, две белейшие салфетки и посреди стола — цветок гвоздики. Один. На двоих. Для объединения и интима: «Наш общий цветок».
Даша тайком поглядывает в настенное зеркало, и ее лицо делается натянутым.
— Даш, не смотрись.
— Почему?
— Ты каменеешь от этих зеркал. Без них ты красивей.
— Разве это возможно?
Даша очень хорошо смеется, белозубо, ярко. Но ей не терпится побеседовать серьезно.
