«Говорят, Шовкю… того, заговариваться начал, не узнает никого».
«А что удивительного? Единственная дочь. Дышать на нее не смел, птичьего молока только не было у нее, воспитал, вырастил — и вдруг в свадебную ночь такое несчастье. Как снег на голову!»
«Да, друзья, для смерти законы не писаны. Учтите это. Слышали про несчастье Шафизаде? Ах да, вы ведь тоже были на свадьбе, мы сидели с вами друг против друга. Бедняжки! Говорят, со свадьбы, прямо из ресторана, помчались в аэропорт, едва не опоздали на самолет. Говорят, так гнали машину, так гнали — боялись не успеть. Оказывается, спешили к своей погибели».
«Несчастные! Даже не познали долгожданного блаженства, сладостного мига…»
«Бедная мать! Волосы рвала на себе. Так убивалась, так причитала: „Ах, доченька, ушла от нас чистой невестой, непорочной девушкой!“»
«Парень, говорят, был архитектором. Не случись этой беды, Шовкю продвинул бы его до небес! Сына у Шовкю не было. Кто может быть ближе зятя?»
«Тьфу, чертовщина какая-то! — Фуад достал сигарету, закурил. — Ну и чепуха лезет в голову! Фуад Мехтиев, не сходи с ума от счастья! И свадьба у тебя будет как надо, по всем правилам, и самолет твой благополучно приземлится в Москве, и три комнаты в „России“, и сладостный, долгожданный миг… Словом, полное исполнение желаний. Счастливчик! Везун! Плутишка!»
Фуад улыбнулся и опять замурлыкал: «Свадьба — слышали?! Ах, ну и ну! Наш Мешдибад получит жену! Но когда же, когда он получит жену?! Но когда же?..»
Внезапно тишина и покой ночной улицы были нарушены. Слух Фуада уловил неясные звуки человеческого присутствия. Он сделал еще шагов двадцать — тридцать, остановился на углу сквера, замер. И услышал, как кто-то негромко воскликнул:
— Ради бога, Наджаф, пожалей мою мать! — В голосе мольба и слезы. Мужской голос. Голос молодого человека, немного картавый. — Прошу тебя! Ради твоего брата, который в тюрьме! Я единственный сын у матери. У нас никого больше нет!
Люди находились где-то очень близко. Отчетливо слышалось каждое слово, каждый звук. Похоже, дрались. Сколько же их? Тяжело дышат. Опять тот же картавый голос, с мольбой и отчаянием:
— Ради бога, Наджаф, заклинаю тебя Меккой, не убивайте меня! Клянусь могилой отца, я сделал глупость! Я — глупец, дурак! Зачем я это сделал?! Ах, зачем я это сделал?!
Другой, тоже молодой голос, сказал:
— Сука! Акпер загремел из-за тебя! Думаешь, ему хорошо там сейчас?!
Наконец Фуад увидел их, вернее, их силуэты. Они находились за сквером, ближе к перекрестку. Деревья сквера, шпалера кустов мешали ему разглядеть их. Он сделал еще несколько осторожных шагов и увидел «Москвич», стоящий у тротуара. Задняя дверца была распахнута. Двое тащили к машине третьего, того самого, который умолял. Его волокли, схватив под руки, тело бедняги было полусогнуто. Он упирался изо всех сил, пытался вырваться, но его крепко держали. У раскрытой двери стоял четвертый. К нему-то и были обращены мольбы картавого.
Фуад разглядел: все четверо были молоды.
— Прошу тебя, Наджаф, пощади! — причитал картавый. — Клянусь богом, я не знал… Умоляю!
«Трус, — подумал Фуад. — Раз трус, значит, продажный. Видно, предал кого-то. Сейчас они с ним рассчитаются».
Картавого подтащили почти к самой машине.
— Умоляю тебя, Наджаф, умоляю! — просил он приглушенным голосом. Явно боялся поднимать шум. Да и кто бы пришел ему на помощь в этот час ночи? А если бы даже кто и попытался помочь, все равно ничего не вышло бы: они мгновенно прикончили бы его. Картавый понимал это и потому не кричал, не вопил, лишь взывал к милосердию человека по имени Наджаф, который стоял у распахнутой дверцы машины. Очевидно, этот Наджаф был здесь главный.
Наджаф сказал брезгливо:
— Ты, сука, гнида! Ты подохнешь… но хоть подохни как мужчина!
— Наджаф, пожалей мою мать!
— …я и мать твою, и сестру! — выругался Наджаф.
«Теперь смерть неизбежна, — подумал Фуад. — Или оскорбленный должен умереть, или оскорбитель. При свидетелях задета честь матери и сестры. Отныне этим двоим будет тесно на огромном земном шаре: один должен обязательно умереть, другой будет жить. Если оскорбленный останется в живых, он найдет случай и убьет оскорбителя. Непременно. Только вряд ли ему быть в живых: он у них в руках. Их трое, он один. Затолкают в машину, увезут куда-нибудь, прикончат, затем — камень на шею и в море со скал. Даже трупа никогда не обнаружат…»
