Стоит перед ними не то человек, не то вечувар, на посох опирается, не шелохнется. Сам высокий, в одеянии длинном, на поясе ремнем широким схваченным, на ремне том — мешочки полотняные да пучки трав висят, а по плечам да ниже пояса — волосы длинные, как вороново крыло черные, солнце утреннее искрами в них вспыхивает, а лица не видно — платком, как у кхигда закрыто, только глаза светятся. И в другой миг понял Ингерд, что никакой это не вечувар, а тот, кто ведает — ведун, обитатель этого древнего леса.
Ничего не сказал им ведун, повернулся и пошел своей дорогой, деревья перед ним расступились, — и будто не было его вовсе.
Тут Ян опомнился и давай быстрее с себя одежду скидывать, торопится, в рукавах путается и Ингерду говорит:
— Не стой истуканом, надо одеждой поменяться.
Слыхал Ингерд про такую примету: коли один встретишь на пути ведуна — выверни свою одежду наизнанку и опять надень, а если вдвоем — одеждой поменяйся, не то худое случится.
— Ух, — облегченно вздохнул Ян, когда натянул второй сапог Ингерда. — Вроде обошлось.
— Маловаты мне твои сапоги, — Ингерд сморщился, сделав шаг.
— Ничего, скоро опять поменяемся, — успокоил его Ян, — не последнего ведуна встретили. Оярлика Скантира помнишь? Так вот он ведуна повстречал, когда с девицей по лесу шел.
Ян рассмеялся, а Ингерд не понял, чему.
— Пришлось ему женское платье на себя надевать, — пояснил Ян, — так в становище и пожаловал. Говорили ему: влюбчивое сердце до добра не доведет, вот и попал. До сих пор ему это вспоминают, а он только смеется, рыжая голова.
Потом посерьезнел и по сторонам поглядел:
— Ну, а где хорек-то? Или обманула нас старая Зга, нарочно в лес заманила?
— Да вот же он! — вдруг говорит Ингерд и показывает на выбравшийся из земли корень. На том корне сидел, хитро поблескивая любопытными глазами, черный хорек с рыжей спинкой.
— Ну, веди, — сказал ему Ян. — Куда только заведешь…
Вся его осторожность осталась где-то позади, и сейчас смотрел он вперед ошалелыми глазами, и даже жарко ему стало, как если бы из бани в прорубь нырнул, словно ледяной огонь его охватил.
А юркий зверек спрыгнул с корня и быстро побежал по земле, только рыжая полоса замелькала меж пней и поваленных стволов. И путь-то выбирал все потяжелей, где идти совсем невмоготу. Ему, мелкому, все нипочем — ловко с сучка на сучок перепрыгнет, легкие лапы через ветровал его быстро перенесут, а Ян да Ингерд, что два лося, с треском сквозь бурелом продираются, немного прошли, устали быстро, Ингерд в несвоих сапогах все ноги стер.
— Да что это за лес такой, — ругался Ян, раскидывая очередной завал, — ни тебе дорожки, ни самой что ни на есть захудалой тропиночки… Не мудрено, что люди сюда глаз не кажут.
И вдруг — кончилась чаща, в лицо свет солнечный хлынул, и открылся им совсем другой лес — зеленый, душистый, птичьим перезвоном наполненный. Кругом папоротник да березы, зверье непуганное под ногами снует, а небо над головой чистое, бирюзовое.
— Не иначе колдовство, — зажмурившись, пробормотал Ян и смех Ингерда услышал.
— Чего смеешься? — сердито спросил Ян.
Не ответил Ингерд, но Ян и так понял, и пробурчал:
— Погоди веселиться. Я не я буду, коли беду не встретим.
Ян слова зря не тратил, он в Горы ходил, а Горы пустых разговоров не любят. И оказался прав.
Шли они по высокой траве туда, где средь прочих деревьев, живых и цветущих, высилась уродина — разбитая грозой мертвая лещина. Корявыми ветвями царапала она небо, и вороны граяли над ней.
— Вот так светлый ручей, — пробормотал Ингерд, когда подошли они ближе.
Словно пошутил кто, назвав светлым ручьем зловонное болото, заросшее тиной и блеклыми кувшинками, в нем и воды-то всего — тоненький мутный ручеек, дотянуться до которого не было никакой возможности.
— Ну, чего ж не смеешься? — спросил Ян Ингерда. Страх в нем начала вытеснять злость — черная, бешеная, свет перед глазами застит, кровь горячит и быстрее по жилам гонит. На любого готов был кинуться Ян, подвернулся бы ведун — досталось бы и ведуну. Ухватился он за пень, что под руку попался, из земли его с корнями выдрал и швырнул в болото, только грязь по сторонам. А что дальше случилось, то Ингерд и Ян надолго запомнили, насколько каждому из них жизни хватило.
