Он медленно брел по берегу, сгорбившись, точно старик, давно призывающий смерть на свои седины. Он глядел по сторонам так, словно очутился тут впервые, словно и тут был чужаком. Да и то правда: разве это его дом? Черный пепел да головешки — все его наследство, вороны да суетливые мыши — все его родичи, где же сам не станешь зверем? Ян видел, как он застыл посреди пепелища, потом покачнулся, точно молодое дерево под ударом топора, и рухнул на землю, накрыв ее своим телом. Не ответила земля на его стон, она была мертва. И пролетел над лесом да над холмами волчий вой — страшный, холодящий — и глухим хрипом замер где-то за рекой. Вздрогнул Ян, поежился, на землю слетел, человеком обернулся, к Ингерду подошел осторожно — а ну как сгоряча в горло вцепится?
— Тяжелое горе твое, Волк, — тихо сказал он. — Нести его тебе на своих плечах до самой смерти.
Поднял голову Ингерд, отшатнулся Ян, — глаза его бешеной яростью горели, и такая жажда крови плескалась в них, что подумал Ян, убьет он его, не разобравшись.
Но нет, просветлели через миг его глаза, признал Ингерд Яна, поднялся с трудом, точно беспомощным младенцем был, и говорит:
— Погляди вокруг, светлокудрый. Видишь пепел и прах? Это душа моя под ногами твоими, сгоревшая дотла той студеной ночью.
— Велика могила, — так же тихо отвечает Ян.
Склонил Ингерд голову, темные волосы скрыли лицо, засветилась белая прядь, упав на лоб.
— Велика, — сквозь стиснутые зубы эхом отозвался он. — Да только мертвых своих мы в Море хороним, там наши могилы… И за то, что прах сородичей моих сечет дождь и сушит ветер… Клянусь, кто-то ответит за это.
Ян глядел на него и понимал, что так он и будет. Отыщет он виновного, даже если всю жизнь на это положит, и плату возьмет большую, жестокую.
Соленый ветер прилетел с Моря, жадно вдохнул его Ингерд, осушил тот ветер его непролитые слезы, поднял пепел с земли, закружил.
— Погляди, сколько земли, быстрокрылый, — Ингерд повел рукой по-над Стечвой, — погляди, какая воля! Разве может быть мало такой земли?
За рекой просторы раскинулись широкие и дальние, глаз не хватало за горизонт заглянуть. Он знал, что там живут Асгамиры — род Дикого Вепря, славный род, древний.
— На них думаешь? — спросил Ян.
— Мы воюем уже много лет, — Ингерд подставил лицо ветру. — Больше некому. Медведи никогда на нас не нападали. Но та сеча темной ночью была, я могу и ошибиться. Мое сердце сомнением полнится.
Ян понимал, что эта неуверенность мучает его, грызет, как цепной пес, не дает жить спокойно.
Когда загорелся в небе багровый закат, пошел Ингерд в лес, отыскал там старую заброшенную кузницу, а в ней — в потаенном углу — бережно схороненную заготовку для клинка.
— Это будет новый меч, и владеть им будет новый Ингерд Ветер. Лети домой, быстрокрылый, ибо ковать я его буду один.
Ян не стал спорить, понимая, что сейчас самый желанный друг Ингерда — одиночество, поэтому он не стал искушать судьбу и подался на юг, домой.
— Как он? — первым делом спросил знахарь, едва Ян переступил порог.
— Да никак, — Ян добрел до лавки и опустился на нее совсем без сил. — Там не осталось даже травинки. Он будет мстить, колдун, и могучий клинок поможет ему в этом, ибо ярость — его рукоять, гнев — его лезвие и ненависть — его острие. Не хотел бы я попасть в число врагов этого чужака.
Знахарь протянул ему деревянный ковш.
— На-ка, выпей кошачьей травки да поспи как следует.
Ян спал день и ночь и еще один день, два раза знахарь клал на окно для домового свежую горбушку, посыпанную солью.
Ингерд пришел через десять дней — угрюмый, худой, с заросшим щетиной почерневшим лицом, и при нем был новый меч. Знахарь ни о чем не спросил его, но во всем облике чужака явственно читалась обреченность, смерть пометила его, и бёрквы неусыпно стерегли его душу. Вяжгир тяжело вздохнул. Он не умел лечить такую болезнь, тут бессильны все травы и заговоры, а других средств он не знал.
До ночи Ингерд метался по избушке, проклиная врага, чьего имени не знал, до ночи бился о стены, не имея сил жить и не имея права умереть, не отомстив. Велики были его страдания, выжигали изнутри каленым железом. Потом он вышел на улицу, долго сидел, глядя на закат, да так и уснул, повалившись в траву.
