— Что остальное?
— Да все, кроме детей.
— Не все взрослые такие. Например, мой дядя Анри…
— Это совсем другое дело. Он сапожник и никогда не будет учиться музыке.
— Ой! Да ты же ничего про него не знаешь, дядя Анри замечательно играет на пианино, хоть он и говорит, что никогда не учился.
Когда они переходят дорогу у дальней церкви, их вдруг оглушает клаксон автомобиля; старый грузовик на высоченных колесах несется на них и останавливается перед самым их носом, вопреки всем правилам на левой стороне, он похож на большую повозку, переряженную грузовиком, — а в окне кабины появляется ястребиный профиль, и Крыса улыбается им до ушей, такой довольный, как будто ведет по меньшей мере трамвай.
— Смотреть надо, когда улицу переходите! Думаете, этот драндулет легко остановить? Да он норовистее любой мольсоновской лошади. Слава богу, бицепсы у меня есть.
Он сгибает и разгибает руку, длинную и тощую, как прут.
— Ну что, роман идет полным ходом? Даже друзей знать не хотите?
— Куда это ты взгромоздился? Может, это «скорая помощь» за тобой приехала? Может, ты на природу отправляешься?
Крыса отвязывает веревочку, которая придерживает дверцу грузовика, спрыгивает на землю и подтягивает штаны, словно возчик, скативший с телеги бочку.
— Это мой автомобиль, господин остряк. Я выменял его на велосипед, и мне еще приплатили. А тебя, белочка, сверху видно за версту, ты слепишь водителей, как прожектор. Поцелуешься с добрым дядей?
Крыса наклоняется к Джейн, а она, развернувшись, дает ему пощечину. Ничуть не удивившись, Крыса с улыбкой выпрямляется.
— Черт побери! Да это не любовь, это — страсть! Тебе повезло, петушок, многих она любила, но так пылко — никого.
— Никого я никогда не любила! — запальчиво кричит Джейн.
— Ясно, и твоя матушка тоже. Ладно, радуйтесь, что я сегодня добрый. Хотите, прокачу вас до рынка Бонсекур, я как раз туда еду? Прыгайте в кузов, только держитесь крепче, привязывать мне вас нечем.
Из кабины вылезают двое парней — один худой, высокий, с длинной узкой головой, в солдатских штанах и широченном синем халате.
— Знакомьтесь, это Баркас, — говорит Крыса. — Гребет как бог, всегда сухим из воды выйдет.
Другой — белобрысый толстяк — ест мороженое, и оно капает на его плащ, длинный-предлинный, чуть ли не до пят.
— А это, как видите, Банан. Мы промышляем перевозками, а я к тому же ремонтирую холодильники, как твой отец.
— Мой отец никакие холодильники не ремонтировал.
— Так ведь большие, петушок, очень большие, величиной с целый завод, это тебя устраивает?
— Врешь! Он… он летчик.
— С тобой не соскучишься. О'кэй, пусть он будет хоть папа Римский. Ну, полезайте же, а то полиция притащится.
Грузовик застопорил движение, водители кричат и сигналят со всех сторон. Но Крыса как ни в чем не бывало не спеша обходит машину, помогает ребятишкам забраться в кузов и, строго приказав держаться за кабину, садится за руль; грузовик срывается с места, обдает запахом горелого масла, а за ним стелется черное облако, в котором один за другим исчезают дома. Когда Крыса переключает скорость, кажется, что кабина вот-вот оторвется от кузова. Он все время оглядывается, чтобы убедиться на всякий случай, что кузов на месте, и строит им рожи, словно расшалившийся мальчишка. В кузове валяются старые покрышки, обрывки цепей, какие-то доски и даже клетки для кур.
На трамвайной линии Крыса нарочно петляет по рельсам, и их швыряет от борта к борту. Джейн чуть не до крови вцепляется в него ногтями, что-то очень громко говорит и смеется, но сквозь тарахтение мотора и уличный шум ничего нельзя разобрать. Грузовик съехал с рельс, чтобы дать дорогу трамваю, и никак не может его обогнать. Крысе приходится стоять на всех остановках в ожидании, пока двери трамвая закроются. Рядом с Крысой торчит неподвижная голова Баркаса, а Банан без конца оглядывается, и на его круглой роже сияет блаженная улыбка.
Когда грузовик останавливается, ему удается наконец расслышать слова Джейн.
— Считай, что мы путешествуем вокруг света в твоем вагончике, только кладбище ему не понадобится, он развалится прямо посреди улицы.
