Игорь глянул: какой-то жалкого вида мужичок… И пошел по залам. Все та же памятная с детства, торжественная, не нарушаемая ничем тишина и прохлада… Стенды с экспонатами… Любимая панорама восстания… Пусто, спокойно, даже не верится, что за стенами особняка беснуется по-весеннему взбалмошная улица.
Когда Игорь вышел из музея, к нему подошел тот самый худой как скелет, изможденный, давно не брившийся мужчина. Тихо, робко попросил помочь. Было видно: не попрошайка и очень стыдится так вот просить.
— У вас что-то случилось? — спросил Игорь. Мужичок совсем стушевался. Голос срывающийся, тонкий… Сутулая, тощая фигура, бледное лицо с виноватой, блуждающей улыбкой и выцветшими, когда-то голубыми глазами вызывали острую жалость.
— Я вышел из тюрьмы… — пробормотал он. — Денег нет, паспорта тоже, а надо ехать домой в Саратов. Дня четыре почти ничего не ел, пытался ночевать на вокзале, да выгнали. Помогла одна девушка: дала газировки попить и купила мне тапочки — а то ботинки, в которых вышел из тюряги, жутко натирали.
— Пойдемте со мной, — сказал Игорь. — Я попробую вам помочь.
И тут из тени здания музея проявилась невысокая девушка с прямым, жестко стиснутым ртом и надломленными кривым углом бровями. Сазонов, большой спец по женщинам, утверждал, что этакие брови — признак истеричного и лживого характера. Черные, тоже жесткие волосы казались приклеенными к маленькой голове незнакомки и даже не поддавались порывам ветра.
— Не верьте ему! Он все врет! — выкрикнула она.
Игорь удивился:
— А вы кто? Вы хорошо его знаете?
Мужичонка мялся на месте, не поднимая глаз, но уходить не торопился.
— Еще чего! — фыркнула девушка. — Знать его! Слыхом о нем не слыхивала! И знать его не желаю! Он тут уже несколько часов околачивается. Выбрал себе местечко, нечего сказать. И ко мне тоже приставал. Только меня на мякине не проведешь! А вы неужели ему поверили? Сидел в Москве, а живет в Саратове! Враль! Он же вор, бандит! Он сидел! И вы не знаете за что.
Игорь пожал плечами.
— Я просто хочу ему помочь. — Он украдкой глянул на вора и бандита и понизил голос: — Вы же видите — ему плохо…
— А вы что, всегда помогаете всем, кому плохо? — вызывающе спросила девушка.
— Всем невозможно… Кому сумею. А разве это предосудительно? — Игорь удивлялся все сильнее и сильнее.
— Не предосудительно, а просто дико! Неразумно! — объявила девушка и поправила на себе курточку. — Я пойду с вами. А то этот тип вас в два счета облапошит.
И они двинулись втроем к дому Игоря. По дороге девушка продолжала пытать Лазарева:
— У вас есть какой-то принцип, которым вы руководствуетесь в жизни?
— Ну какой там принцип… Это очень громко сказано, — вновь смутился Игорь. — Все намного проще. Не надо поступать с людьми так, как тебе бы не хотелось, чтобы поступили с тобой. Вы бы хотели остаться без копейки денег в чужом городе, да еще после окончания тюремного заключения?
— Вы романтик, сентиментальный слюнтяй! — выпалила девушка. Она была явно вне себя. И чего так возмущаться? Игорь ее не понимал. — Вас будут всегда обманывать все и всюду. Вам очень трудно придется на свете.
— А кому легко? — Игорь снова покосился на безмолвно ступающего рядом в своих тапочках мужичка. — Таких людей нет. У каждого свой крест — легче ли, тяжелее… Но нести его нужно любому. И не надо думать за собаку.
Он очутился в довольно глупом положении, когда не знаешь, что делать: обратить ли чужую грубость в шутку, рассердиться или, не сказав ни слова, повернуться и уйти.
— А вы не бросите меня, действительно поможете? — вдруг робко вставил мужичок и глянул на Игоря с такой тоской и надеждой, что тому сразу захотелось вывернуть карманы и отдать все деньги, выданные матерью на продукты.
Но мать его поступка тоже не поняла бы, как и эта незнакомая, привязавшаяся к Лазареву девица. Что ей от него надо?
— Конечно, помогу, — торопливо сказал Игорь.
Девушка злобно фыркнула и одернула на себе курточку, вновь как-то странно, словно что-то скрывала.
Мужичок пугливо и неловко вытащил из кармана смятое удостоверение трехлетней давности, свидетельствующее об окончании курсов проводников. Как сохранил-то?
