Велигой невольно сжал зубы. Помогают… Хозяин-то мужик добрый, да вот не все здесь таковы, ох не все… Опять вскипела лютая злоба в душе, когда вспомнил, как летели в Репейку камни, как глумился над ним тот мерзавец. Наверное, думы очень ярко отразились на лице витязя, потому как Тыря посмотрел внимательно, вздохнул.
— Да, рассказывал мне Репейка, рассказывал, как ты Плетенина сына в лоб каменюкой угостил и как Струпня покалечил. Да поделом обоим, я бы еще и добавил — для пущей памяти. Ты, вой, на весь нашу не серчай, разный тут народ живет. И обормотов всяких хватает, но и хороших людей тоже не полторы калеки. Так что, Репейку мы здесь в обиду особо не даем. Бывает, конечно, что и не углядим, обидит какой-нибудь веник не вязаный, что себя шибко умным считает, а по сути, так он, а не Репейка, и есть самый дурак… Ну, добро тебе почивать, вой, да и мне пора на боковую. Завтра ни свет ни заря работать надобно, а кузня лень не любит.
— И тебе добро… хозяин… — пробормотал Велигой уже сквозь сон. Хоть и должен был выспаться за день, но все одно, уснул, как бревно. Сказались три полубессонные ночи подряд — на княжьих пирах, да в дороге…
Этой ночью не снилось ничего, только пошедший заполночь дождик вкрадывался своим мягким шумом в хрупкую ткань сна…
* * *
Утром Велигой вскочил, как заведенный, ни свет ни заря, даже раньше Тыри. Опять же, сработала воинская выучка: бывало, на заставе допоздна с такими же обормотами в кости дулся, с утра просыпался уже в карауле, а как добрался и как на пост встал — напрочь не помнил.
На улице капал мелкий дождик. Голову, слава Богам, вроде отпустило, чувствовал себя бодро. Умылся у колодца, вернулся в избу посвежевший, принялся собирать свои и Репейкины манатки. Пошел в сарай, взнуздал Серка, осмотрел еще раз лошадку, что вчера приметил для дурачка.
Когда вернулся в избу, в горшке на печи уже шкворчала каша, хозяйка улыбнулась приветливо, Тыря прохаживался по горнице, разминая затекшие со сна плечи. Сыновья коваля уже ушли в кузню — разжигать-раздувать горн, пока завтрак готовится.
Почуяв запах каши, с чердака спустился заспанный Репейка, хлопал глазами, ноздри раздувались, как у гончего псяки, что добычу учуял.
Отведали каши, разошлись по своим делам. Тыря с сынами скрылся в кузнице, Велигой битый час угробил на бесплодные попытки обучить Репейку седлать лошадь, наконец плюнул, сделал все сам и вывел обоих коней на двор.
Тырина жинка захлопотала вокруг дурачка, собирая в дорогу, достала новые лапти и одежку потеплее — дождь каплет, застудится дуралей неровен час, потом лечи его, горемычного… Велигой тем временем облачался в доспех — вроде бы до лесу, где всякое может водиться, еще далече, но одеваться потом под дождем ему совсем не улыбалось. Репейка широко раскрытыми глазами наблюдал, как воин влезает в стальную кольчато-чешуйчатую броню, застегивает пряжки наручей, натягивает боевые рукавицы. Меч Велигоя с клинком длинной в четыре с лишним пяди и рукоятью в полторы привычно уместился за правым плечом на хитрой системе ремней и застежек, лук выглянул из-за левого. За голенище сапога скользнул тяжелый боевой кинжал, на поясе уместились в ряд четыре швыряльных ножа и колчан. Голова скрылась в скорлупе шлема с половинчатой личиной в виде широко распахнутых совиных глаз с клювом-наносником.
Велигой накинул на плечи дорожный плащ из тонкой темной кожи, хитро скроенный так, чтобы не мешал в любой миг выхватить из-за спины оружие. Порылся в дорожном мешке, вытащил еще один плащ, отдал Репейке.
Со двора отъезжали, когда в кузне уже во всю гремели молоты Тыри и Дымка. Ковали прервали работу, вышли попрощаться. Репейка долго не мог забраться в седло, садился все время то боком, то задом наперед, и кончилось все тем, что Тыря просто-напросто ухватил дурачка сильными руками и посадил на лошадь как надо. Некоторое время ушло на то, чтобы хоть как-то научить его правит конякой, но с этим Репейка худо-бедно, но справился. Хозяйка вручила ему еще один мешок с харчами — на всякий случай, голод не тетка, хоть и ехать-то день туда, день обратно…
