Глеб уходил от Жидкого приподнятым и чувствовал себя освеженным и еще более сильным.
На заводе электромонтеры приступили к работам по ремонту электросистемы. В рабочих жильях ввернули лампочки (из заводских хранилищ), и их пузыри заблестели выпуклой улыбкой отражённых окон. Взволнованно улыбались лампочкам женщины и дети, и голодная пыль таяла на лицах рабочих от радостного предчувствия.
В слесарном цехе уже не клепали зажигалок. Там шла иная работа: в вихре железного скрежета, свиста, шипенья, звона опять воскресали к жизни детали машин. Из цеха в машинные корпуса и опять по двору в цех, навстречу друг другу, в синих блузах, отливающих медью, шагали рабочие. Не было только Лошака и Громады: у них своя забота — завком. И в завкоме, в подвале под заводоуправлением, в комнатах, насыщенных цементом и махоркой («дюбек», от которого черт убег»), толпился народ. Люди шагали из завкома — в завком, из дверей — в двери. Шли хлопоты об усилении пайков, распределялись силы. У всех на устах был бремсберг. Каждый день ждали нарядов на жидкое топливо.
Глеб забегал в цеха, хватался за инструменты, резал, пилил, сверлил, точно хотел перегнать самого себя.
Часто заглядывал к Брынзе, и Брынза встречал его криком:
— Хо-хо, командарм!.. Дело идет… Топлива, топлива, командарм!.. Только — топливо, больше ничего! Если ты не достанешь его за эти два дня, я взорвусь вместе с дизелями…
А между машин бренчали металлом его помощники, похожие на него. Он подмигивал, кивал в их сторону кепкой и радостно скалил зубы.
— Видишь? Ребята заработали с жаром. Забыты, друг, пустоболт и чехарда этих лет… Вот что значит сила машин. Пока живы машины — не убежать от них никуда. Тоска по машине сильнее тоски по зазнобе…
И опять кричал на весь корпус:
— Топлива, топлива, друг мой дорогой!.. Десять цистерн!.. Для первого разу — довольно. Десять цистерн!..
Вместе с Клейстом, с техниками и рабочими каменоломен Глеб шагал по ущелью, по площадкам разработок, заросших травою. Важный, молчаливый, с провалами в глазах Клейст исследовал старые бремсберги. Двое техников из старых служак по привычке шли на два шага позади Клейста и бросались к нему с рабской готовностью по первому немому кивку головы. Он не смотрел на Глеба и как будто не замечал его около себя, но Глеб видел, что Клейст знает только его. И когда Клейст говорил с техниками. Глеб знал, что технорук говорил только с ним, с Глебом.
Решили: исправить магистраль и от верхней площадки разработок поднять линию бремсберга до перевала, па высоту восьми сот метров.
Как-то сидя в своем кабинете над материалами и сметами (окно уже было открыто), Клейст сказал, утомленно откидываясь на спинку стула;
— Если вы гарантируете, Чумалов, что сметы будут полностью проведены и рабочие руки обеспечены, мы сможем с успехом выполнить работы в течение месяца.
Глеб засмеялся.
— Ну, тут мы с вами не сойдемся, Герман Германович. Какое — месяц! Максимально — десять рабочих дней! Пять тысяч рабочих — к вашим услугам. Материалы по первому требованию — через заводоуправление. Не месяц, а только десять дней, товарищ технорук.
Клейст пристально взглянул на него и впервые бледно улыбнулся.
Бондарный цех стоял ненужным сараем: стеклянная крыша пробита камнями. На переплетах рам, на уцелевших стеклах лежали палки, клепки, обломки обручей и всякая дрянь. А верстаки, трансмиссии, диски оскаленных пил покоились в ржавой коросте и были покрыты инеем — пылью с гор и шоссе. И всюду разливался затуманенный свет: не от этого ли верстаки, пилы, недоделанные бочки были сизы и прозрачны, как лед?
Как-то мимоходом завернул Глеб и сюда. Раньше здесь стружки горели золотом, и бондаря, тоже в стружках и искрах опилок, вперегонки суетились у своих верстаков.
Глеб не пошел дальше: он не любил пустоты и безлюдья. Будет день — придет черед и этому месту: опять запылают стружки, опять полетят брызги опилок, опять пилы вспомнят свои молодые песни…
Он уже хотел повернуть обратно, но вдруг увидел Савчука. Бондарь сидел спиной к Глебу за своим старым верстаком, оглядывал его, пробовал прочность, бил кулаком, а верстак скрипел и кашлял, как дряхлый старик.
