— Сама ты пьяная, дура шпаклеванная.
— Что? Что ты сказал?
Виновника шума уже позабыли, но спор разгорался. Публика разделилась на два антагонистических лагеря… Путешественники, стремясь от греха подальше, быстро выпростались на улицу, завернули за угол и отдышались в каком-то скверике.
Поперек скверика было натянуто большое полотнище с надписью: «Горячий привет участникам слета передовиков с/х-ва!»
— Добра гармонья-то, — сказал Николай Иванович.
— Добра, — сказал и Егорович, а Лешка заключил разговор:
— Ладно, завтра куплю. Надо бы это… пообедать. У меня уж кишка кишке бьет по башке. Так и загнуться недолго.
— Да где обедать-то?
— Как где? Мы в ресторан уговаривались.
Николай Иванович озабоченно молчал. Егорович почесал затылок:
— А что, Николай Иванович? Хоть поглядим.
— Ну! — Лешка решительно встал со скамейки.
Они без труда нашли ресторан, но в вестибюле швейцар, не допив свой чай, загородил дорогу:
— Нельзя???
— Нельзя. В таком виде нельзя.
— Мы пообедать.
— Сказал, нельзя. Вот ему можно, вам нельзя. — Швейцар отделил одного Николая Ивановича, который был в галстуке. — Надо чтоб галстучек, чтоб рубашечка… Нельзя, граждане.
— Ну ладно, папаша. Мы, это… потихоньку! — подмигнул Лешка.
Швейцар понял этот жест на свой лад. Он молча принял Лешкину шляпу, сержантскую фуражку Егоровича и кепку бригадира. Поднялись наверх по ковровой лестнице, мимо зеркальной стены.
Даже бывалый Лешка слегка опешил при виде громадного зала. Сидели парочки, дымя сигаретами. Кое-где гудели от первоначального возбуждения голоса посетителей.
— К вам можно? — бодро спросил Лешка, остановившись у крайнего столика. Двое неопределенного возраста посетителей многозначительно переглянулись.
— Па-жалуста! Сколько угодно! Один даже сходил за пятым стулом:
— Шубин! Меню папаше! Быстренько!
На столе стояло три бутылки пива и какая-то закуска. Двое продолжали разговор:
— …Я ему говорю, ты салака против меня, так? Ты, говорю, Стаса еще не знаешь. Я, говорю, я тебе, Стас, я не какой-нибудь фраер, так?
Стас бил себя в грудь кулаком, Шубин слушал. Тем временем Лешка с видом знатока читал меню:
— Осетрина заливная — ноль пятьдесят три, солянка сборная — ноль девяносто, шаш… Шашлык из свинины, хм… ром… ромштекс! Ромштекс будем?
Егорович был ошеломлен окружающим блеском.
— Цыплята таба… — читал Лешка. — Табака… два двадцать восемь, ничего себе! Надо бы попробовать.
— Нет, мне дак лучше без табаку, — очнулся Егорович. — Суп-то есть?
Супу никакого не оказалось, и все сошлись на окрошке.
— Ну а как насчет этого… горючего? — спросил Лешка.
— Не надо! — сказал Николай Иванович. — С ночлегом еще дело не сделано.
— Ладно уж. По сто можно.
В это время Стас обернулся к Егоровичу:
— Ну что, дед, как она, жизнь? Ничего?
— Да ведь что… Добро, ладно…
Девушка! На минуточку, подозвал Стас официантку — Портвейн и счет сразу. Лешка тоже быстро сориентировался.
— Девушка! Значит, так… коньяк пять звездочек есть?
— Коньяку нет, есть перцовая.
— Тогда перцовой.
— Сколько^ Кушать что будем? — Она так же, как продавщица, глядела куда-то поверх голов.
— Значит, так. Перцовой триста.
— Перцовой нет, есть коньяк пять звездочек.
— Коньяк триста…
— Брали бы сразу бутылку!
— Давай бутылку. Окрошки три, ромштекс — три, чаю три, хлеба шестьсот.
Официантка ушла и тотчас принесла соседям бутылку портвейна, забрав у них трешник.
— Шубин? А ну живенько! — распорядился Стас и налил себе и Шубину пива. Шубин разлил портвейн Лешке, Егоровичу и Николаю Ивановичу.
— Не надо, нет. Вы что? — удивился Николай Иванович.
Но Стас был неумолим:
— Тс! Мальчики! Все в ажуре! Ну? Я что? Я от всей честной души. Нет, прашу! Не будем фраерами, прашу! Пахан? Взяли, поехали!
Он угощал так энергично, так упрямо, что делать было нечего: боясь обидеть человека, спутники чокнулись и выпили, заглушая в себе какие-то предостерегающие голоса. А когда выпили, то и самим пришлось угощать соседей. Стас быстро разлил заказанную Лешкой бутылку.
Зал был теперь набит битком. Путешественники слегка отмякли, говорили уже по-другому. Стас хлопал Егоровича по плечу:
— Пахан? Держи! Ты вот старый уже, так? А я с тридцать пятого, так? В Салехарде был, да? А в Норильске? А я был, гад буду!
