Сегодня пир, сегодня радость солнца,
Сегодня брызги слез в моей душе.
Один я дома, комната тесна,
Один я дома, но зажгу я свечи,
Все яркие и радостные свечи,
Как набожный еврей свой семисвечник
Молитвенной рукою зажигает,
Чтобы невесту Саббат встретить. Радость!
Войди в мой дом, в душе цари и властвуй.
Войди в мой дом, танцуя и ликуя,
Ты — свет моей души, ты, Айседора.
Какая-то таинственная связь
Во мне возникла, — как, зачем, не знаю, —
Меж образом безбольной Айседоры
И мальчиком, давно уж мной забытым,
Еврейским мальчиком, который нес
Проклятье нищеты и умер рано,
И умер рано, в жизни не узнав
О нежном, светлом имени твоем,
Столь сладостно прекрасном, Айседора.
И только с смутной силой ощущал
Полурасцветшею душой, что есть
На свете красота и радость…
Он был немного сгорблен, некрасив, —
Еврейские так дети вырастают
В трущобах тесных — чахлые, больные, —
На хилом теле голова большая
Неправильной и угловатой формы,
Подстриженные коротко, неровно
Щетинистые волосы, на тонких,
Немного злых губах усмешка скорби
И что-то старческое в складках рта.
И лишь глаза глубокие, большие,
Как горные прозрачные озера.
Он сыном был портного, в детстве помнил
Старуху молодую — мать, отца,
Склоненного над вечною работой,
Подвал, полоску неба, грязный двор,
Немного травки чахлой у сарая,
Какой-то кустик у ворот и стаю
Крикливых и задорных мальчуганов.
Он был такой прозрачный, хрупкий, нежный,
Он был слабей других, и вот его
За это били и прозвали «Малхамовэс»,
Что значит — ангел смерти.
Айседора!
Ты жизнь и свет, ты жизнь и красота,
Ты радость радости и жизни жизнь…
Он не узнал, что значит слово старость,
Он был нетерпелив, он не дождался,
Он знал лишь детство, отрочество, смерть.
И в детстве раннем свет мелькал порою:
Проснешься радостно и знаешь — Пасха.
Не только что работать, — и ходить
Нельзя сегодня много. Быстро вскочишь,
Скорее в воду окунешь лицо
(Отец не любит заспанных, хоть он
Сегодня добр). Скорее на молитву,
Знакомые слова бормочешь быстро,
Но всё же совестливо, — пропускать
Слова молитвы грех, — вот достоишь
Перед концом «большое шэминэсрэ»,
А там горячий чай с мацой творожной,
А там игра в орехи на дворе,
И маленькое сердце так трепещет
И бьется, как орешек на доске.
А вечером светла, как радость, скатерть,
И мальчик нараспев, он самый младший, —
Герой и принц, — сначала тихо, тихо,
К концу ж задорно спрашивает деда,
Что значит эта радость, эта ночь.
О Пасха, о божественная радость,
Сухая, как маца, без поцелуев,
Без звонов колокольных, без цветов.
Ты всё ж прекрасна и свята — зачем
Сюда прокралась ты? Иль без тебя
Нет жизни? Посмотри, как эти люди
Бледны и некрасивы, их глаза
В труде потускли, но сияешь в них
Ты, как в глазах у Айседоры…
Пасхальная, весенняя, святая,
Ты радости пылинки золотые
На нас свеваешь — пыль цветов нездешних.
Тебе земных цветов послали люди,
Две розовые яблони, — вокруг них,
Едва зацветших, предвесенне-нежных,
Кружилась ты, как мотылек, кружилась
И славила зацветшую любовь…
К нему пришла любовь под гул колес,
Под стук машин на дьявольской работе.
Мелькнуло нежное лицо в веснушках,
Зазолотились кудерьки волос.
Как колокольчик прозвенело имя,
Как колокольчик — Дина — колокольчик
Лиловый, средь полей, звенящий солнцу.
Под краном в рот воды набрав, плеснувши
На руки, смывши грязь и копоть дня,
Они спешили — птицы вон из клетки —
К реке, катящей медленные воды,
С холма смотрели на речную гладь
В прощальном свете солнца, а потом
Гуляли под руку в пыли бульвара,
Под музыку военного оркестра,
Среди толпы гудящей — так тянулся
Роман их, словно кто-то уронил
