– Не то, – покачал головой Альвар. – Альфа-волны не знают преград. Одна надежда – и ее поддержал Мензи – что при достаточном удалении они затухают.
Помолчав, Альвар добавил:
– Эйнштейн более половины жизни отдал единой теории поля. Он сделал многое, не не успел завершить грандиозной работы – помешала смерть. Я верю, что мне суждено завершить теорию Эйнштейна – самое поразительное создание человеческого ума. Разве для достижения этой цели не годятся любые средства?
Над заливом Дохлого кита клубился серый туман. Солнце вот-вот должно было вынырнуть из-за горизонта.
Все лица казались серыми – подстать туману. Веселье явно шло на убыль, подобно кривой гениальности, снятой для Альвара Жильцони великим Мензи.
Оркестр на соседнем плоту умолк.
Дальний маяк не казался уже таким таинственным и огромным. Он будто стал поближе и поменьше.
– Пойдем? – предложил Жильцони.
Выбравшись из лодки на берег, они молча прошли с десяток шагов по дороге, ведущей в порт. Альвар пытался поймать взгляд Шеллы, но это никак ему не удавалось.
– Значит, расстаемся? – сказала она наконец подозрительно ровным голосом. – Поедешь к своему приятелю, готовиться к отлету в Скалистые горы?
– Давай проведем вместе сегодняшний день, – предложил Альвар. – Поедем за город, побродим.
– Прощальный день, – усмехнулась Шелла. – Ты когда решил вылетать?
– Завтра.
– Так скоро? – Шелла остановилась. – Как же мы можем бродить? У тебя только один день на подготовку.
– Статьи, книги и свои научные заметки я уже сложил, остальное сделает Исав, – сказал Жильцони.
– А если он напутает, возьмет не то, что нужно?
– Не напутает. Исав умеет читать мои мысли, – усмехнулся Жильцони.
Они миновали порт и подошли к остановке аэробуса.
– Куда поедем?
– Какая разница?
Сверху круто спикировал аэробус. Он замер на шипящей прослойке воздуха, в полудюйме от поверхности асфальта.
В аэробусе они долго молчали, сосредоточенно глядя вниз.
Траектория аэробуса, если рассматривать ее со стороны, напоминала волнообразную кривую, составленную из одинаковых дуг. Аппарат коротко разгонялся, затем взмывал ввысь, описывая параболу, точь-в-точь как брошенный камень. Затем – благодаря точно рассчитанному импульсу – приземлялся в нужном месте, менял пассажиров, и все начиналось сызнова.
Машина приближалась к центру города. С каждым прыжком аэробуса дома становились все выше. Наконец, наступил момент, когда аппарат летел между сплошных стен, словно птица, попавшая в узкое ущелье: здесь дома были слишком высоки, чтобы прыгать через них.
– Говорят, а таком доме человек может провести вою жизнь, не выйдя ни разу наружу, – сказала Шелла, указав на гигантское здание, выделявшееся размерами даже среди своих собратьев.
– Ну и что?
– Но ведь это ужасно – целую жизнь провести в каменном мешке, голубое небо и зеленые листья видеть только из окна…
Альвар пожал плечами:
– Дело привычки.
Они сошли на конечной остановке и двинулись вдоль стены, рафинадно сверкавшей в лучах утреннего солнца.
– Всю жизнь провела в городе, и ни разу не добиралась до стены, – сказала Шелла. – А ты бывал здесь?
– Нет.
Шелла провела пальцем по шероховатой поверхности стены.
– Хорошо здесь, – вздохнула она. – Людей не видно. Воздух чище, и зелени больше.
– Город перестал расти вширь благодаря стене, – заметила Шелла.
– Зато он продолжает расти вглубь и ввысь.
– Но так не может продолжаться до бесконечности.
– И потому город рано или поздно умрет.
– Город умрет? – остановилась Шелла. – Как это ты себя представляешь?
– А вот послушай. Человек смертен, не так ли? В клетках его с течением времени накапливается вредная информация. В «памяти» клеток в силу разных причин появляются искажения, которые затем воспроизводятся. В переводе на язык нефизиков – человека начинают одолевать разные хвори, которые и сводят его в конце концов в могилу.
– Болезни иногда и вылечивают.
– Да, и вместо одной вылеченной появляются три новые. Но дело не в этом. Так или иначе человек умирает. Пусть он достигает и весьма почтенного возраста – какая разница?
– Причем тут город?
– Город – это тоже организм. Единый организм, который ограничен естественными – или неестественными – рамками. Город зарождается, растет, зреет. А затем начинает пожирать самого себя.
