Иногда я думаю, не с Зеленцова ли написан хулиганистый и обаятельный рулевой подводной лодки Соловцов в романе Крона "Дом и корабль". Соловцова я люблю с тех пор, как в первый раз прочел эту книгу. Замечательный роман. Лучшая, по-моему, книга о Ленинградской блокаде...
Рулевой на подводной лодке — фигура особая. Рулевой держит лодку на курсе атаки. Командир может быть гений торпедных атак, но что проку, если у него неважный рулевой?
Нужно думать, что Зеленцов с его биографией, неуживчивым характером, острым и злым языком не всех радовал на лодке.
Но он был любимцем Маринеско. С ним Маринеско ходил рыбачить. Летним погожим днем спускали "тузик". Зеленцов готовил удочки и снасти, Маринеско прихватывал бутылочку, уходили на весь день куда-нибудь к фортам, не столько рыбачили, сколько разговаривали, о жизни, о прошлом, и забывали о войне...
После войны Зеленцов стал инженером, работал в судостроении, пережил четыре инфаркта и написал честную книгу. Не все понимают, что создать такую рукопись — тоже подвиг.
Офицеры-ветераны "С-13" одержали победу. Они торпедировали книгу Зеленцова. Издатели больше всего боялись шума. Какой-то матрос, штрафник. Зачем он нам нужен? Будто нам издавать некого. Шкафы ломятся от ветеранских рукописей. Особо усердствовал в потоплении рукописи Зеленцова бывший штурман "С-13" Редкобородов. Он звонил в издательство каждый день. Я не мог понять, зачем Редкобородову это нужно. В рукописи он упоминался полтора раза: "заступил на вахту", "сменился". Прошло время, и Геннадий Рубинский, бывший Балтийский юнга, как-то сказал мне, что давно знает Зеленцова и хранит первый, черновой вариант Зеленцовской рукописи.
Конечно, я захотел прочесть. Первый вариант был в два раза больше, восемьсот страниц, и гораздо интересней: еще не приглаженный, не причесанный. Рубинский сказал, что Зеленцов показывал этот вариант многим. Видимо, слухи о рукописи и напугали кое-кого. А ничего страшного там нет.
Ну, полстранички про штурмана по фамилии Редкоусов. На плавбазе, ночью, Редкоусов, в невменяемо пьяном виде, с пистолетом в руке, ломится в запертую дверь, угрожая медсестре Гале, что застрелит ее, если она сию минуту не откроет. Он даже не соображает, что Галя спит палубой выше, а здесь вещевая кладовка. Затем Редкоусов ночует в трюме, но при этом утрачивает всё свое обмундирование. Утром, после подъема флага, ничего не понимая, вылезает голый на палубу. И так далее. Стоило ли из-за такой ерунды волноваться.
...Время, когда никто из них в точности не знал про себя, герой он или зек. В 37-м на подходе к порту старпом Матиясевич получил радиограмму: сдать дела и выехать в Москву. Трудно сейчас представить, с какими чувствами лежал он без сна на вагонной полке: столько народу из командного плавсостава получили такую радиограмму, и исчезли. Приезжает, ему машину к поезду, номер в "Метрополе", китель с иголочки, к парикмахеру — и в Кремль. Орден на грудь. В числе большой группы моряков, за первую проводку эсминцев Северным морским путем. А в 33-м Матиясевич доставлял в Певек технику и заключенных. То были первые заключенные на Колыме. Осенью 42-го у острова Уте на минной банке, которую выставил Грищенко, подорвался и затонул немецкий транспорт "Гиндебург", восемь тысяч тонн. Грищенко гордился этой победой. "Гиндебург" вез на каторгу в Финляндию две тысячи Cоветских военнопленных. Выловили катера охранения из воды человек двадцать.
Как-то, в самой завуалированной и неопределенной форме, я попытался спросить у Грищенко: как он, вообще, это все переживает, всё-таки, две тысячи наших людей...
Грищенко посмотрел на меня поверх очков:
— Яки ж воны "наши"? Воны уси враги народа. Воны ж у плен сдалысь.
