И первым же человеком, который попался ему в коридоре, был лоснящийся Мельников.
— Какой-то вы, Алексей Николаевич, возбужденный! — с улыбочкой заметил он. — На нимфу нашу насмотрелись, а?
Указал на рыжие кудряшки, суетившиеся возле сломанного принтера. И подмигнул, подлец.
Арцыбашев шагнул к нему, взялся за отворот дивного в голубую клетку клубного пиджака и подтащил к себе. Зубы его клацнули.
— Всё Вере Ионовне доложу! — страшным низким голосом сказал Алексей Николаевич.
В горле у него что-то булькнуло, но это не испортило впечатления. Мельников спал с лица.
Вера Ионовна была его законной супругой и по совместительству главой департамента котлов и печей в представительстве дьявола. Одно движение ее мизинца могло превратить жизнь Мельникова в ад. Раз в год Вера Ионовна появлялась на новогоднем корпоративе. Проплывала мимо сотрудников, каждого прощупывая опухшими глазками без ресниц. Всякий раз, встречаясь с ней взглядом, Арцыбашев зачем-то вспоминал, что свинья может сожрать младенца за семь минут.
— Номерок ее у меня имеется! — вдохновенно нес ахинею Арцыбашев. — Заспит она тебя ночью, Мельников!
Судя по по ужасу, мелькнувшему в голубых мельниковских глазах, это опасение сидело в нем давно. Щеки его сдулись и обвисли, лоб заблестел. Он попятился, наткнулся на кулер, вздрогнул и припустил прочь, сжимая в кулаке треснувший пластиковый стаканчик.
В тот вечер Арцыбашев признался Сигизмунду:
— Мне кажется, ты возвращаешь меня на основные пути.
Кактус, конечно, не понял, о чем он.
— Видишь ли… Много лет мне кажется, что когда-то моя жизнь пошла не так. Как будто переключили стрелку, и состав ушел на запасной путь. В отстойник.
Арцыбашев отвернулся к окну и нарисовал пальцем на запотевшем стекле рельсы.
— А самое удивительное, что я достоверно знаю, когда это случилось.
Кактус выжидательно молчал.
— А вообще глупость ужасная, — вдруг покраснел Алексей Николаевич. — Честное слово… Нет, правда, ерунда. То есть нет, не ерунда… Ах ты ж черт!
Палец пронзительно скрипнул по стеклу.
Алексей Николаевич помолчал, глубоко вздохнул — и решился:
— В общем, было это так. На день рождения сосед подарил мне мяч. Ты будешь смеяться, но это был лучший подарок в моей жизни.
Он подождал немного, однако Сигизмунд не смеялся.
— Мне исполнилось шесть. Мяч был красный, с ярко-белой полосой и тугой, как барабан. Я стучал по нему, а он звенел в ответ. Этот звук… от него во мне что-то переворачивалось внутри.
Арцыбашев подышал на стекло и нарисовал три кривых вагончика.
— В нашем дворе все играли в вышибалы. Меня не брали, потому что я был, честно говоря, довольно затурканный пацан. Но с мячом, я знал точно, меня примут.
Цефалоцереус слушал очень серьезно.
— Я был ужасно счастливый в тот день. Все время держал мяч на руках, как котенка. После того, как гости разошлись, отпросился гулять. Уже начинало смеркаться. Во дворе почему-то никого не было. Я побежал на дальнюю площадку и там начал стучать мячом об стену трансформаторной будки. Как он летал! Как он звенел! — Арцыбашев заулыбался от воспоминаний. — Представляешь, сумерки, летний вечер, тополями пахнет до одурения, и я в одиночестве колошмачу своим мячом об стенку. А вокруг деревья стоят, огромные, внимательные, и такое ощущение, словно они будут здесь вечно смотреть на меня. Это все из-за мяча! Он слушался даже легкого прикосновения моей ладони. На два часа я стал повелителем двора! Да что там двора — повелителем города! Хозяином всего на свете! Невыразимое ощущение…
Алексей Николаевич провел по стеклу, стирая рисунок, и повернулся к кактусу.
— А потом я ударил слишком сильно. И мяч перелетел через будку. Знаешь, что у нас было за будкой?
Сигизмунд не знал.
— Детский сад. Я решил, что он залетел туда. Отыскал дырку в заборе, пролез через нее… Весь ободрался, конечно. Стемнело, я искал уже в темноте. Мяча нигде не было. Воспитатели в тот вечер не убрали игрушки, я то и дело натыкался на них и тихо поскуливал от разочарования. Потом начал реветь. Меня услышал сторож, поймал и отвел к родителям.
Арцыбашеву показалось, что кактус вздохнул.
