Все хотят быть писателями.
Врачи в писательской поликлинике и те перестали лечить – пишут.
Администраторы имитируют задумчивость – пишут.
Первый карлик ЦДЛ, кажется, родственник известного булочника Филиппова, который спекся в 1917 году. Помнит анекдоты про артистов – принят в Союз писателей. Анекдот!
Заготовители картошки, маршалы и генералы, малооплачиваемые инструкторы райкультуры и всяческие начальники, массовики и затейники, культуртрегеры и осведомители… Вся большая и малая номенклатура, вспоминальщики и вспоминальщицы, смутные веды и явные ведьмы – все кому не лень, кто хоть как-то умеет держать в руках и подслюнивать карандаш… Все прут в писатели.
Даже убежавший директор мебельного магазина и тот на Западе стал обозревателем, специалистом по советской литературе.
Сановник идет в литературу со свитой. Приближенные разбредаются по жанрам.
При всем кажущемся вавилонстве и неразберихе – здесь тем не менее четкий порядок. Как в казарме – субординация и чинопочитание. Попробуй здесь остаться самим собой!
В музыке надо иметь слух и знать ноты.
В футболе – ноги.
В живописи – глаз и набитую плакатами руку.
Владычица дум – ЛИТЕРАТУРА. Пара слов, сказанных исподтишка, и миллиарды во всеуслышание. Ты всего-навсего – ДОЛЖНОСТЬ, призрачность, дающая реальность жить безбедно. Всем, кроме родившихся поэтами.
Без единой капли риска. Без права удивить и, тем более, повести за собой.
Творчество без горения. Унылая самодеятельность.
Децибелы сотрясают воздух. И оседают на книжных прилавках, сквозящих стеклом магазинов-гигантов. Прогибая их многотонным пустословием.
И это Литература, бывшая когда-то Полем боли?
Энциклопедия человеческих страданий? Хрестоматия духовности? Крик и клич человеческой души?
Подземные и мутные потоки, спеленутые телефонным кабелем. Земля дрожит от никчемных разговоров… Ее пучит от засыпанных траншей.
Литературная канализация!
Подземные и мутные потоки телефонных словоизвержений… И летящая поверху паутинка насущного телеграфа… Вот твоя сегодняшняя эмблема – не госпожа Литература!
Глашатай литколлективизма – Маяковский сторонился давать свои стихи в альманахи. Ревниво пеленал свои железобетоны в мягкие переплеты отдельных изданий.
Великан боялся затеряться среди лилипутов. Немудрено!
А тут царит – Мисс Совпис. Хоропись!
Со времен Маяковского этот муравейник увеличился в тысячи раз.
Ныне Литература – шапка по кругу – кто чем богат. «С миру по нитке» – кому-то рубаха! Одна на всех! Ситцевая, посконная или дерюжная – лишь бы красная! И боже тебя упаси – быть богаче других!
Диапазон восприимчивости писателя здесь вполне ограничивается насморком, схваченным в народе. Искра божья? Да мы – атеисты!
Вознесенье – куда?
Раболепье – зачем?
Гнуть талант свой – с какой это стати?
А вот и мы – союза писателей член,
С «чего изволите?» к красной дате.
Но его не сразу пропустят. Это в писатели попасть легче, чем в писательский дом.
Где страх пересиливает талант – дар уникальный, чудо, которое не советская власть дарует.
Бог ты мой, сколько же самоцветов здесь в блевотные лужи втоптано?
Сколько их, сломленных, и по сей день здесь гуляет?!
Карлики в дверях…
Стоит вместо бюста Шекспира – не краснеющий густо Шапиро. Посмотришь на него и воочию увидишь истоки антисемитизма. В лагере про таких говорили: «Композитор – оперу пишет»… Оперуполномоченному. Хлопотун!
Третий юркий – Бродский. Это он однажды не пустил пенсионера Микояна, еще не написавшего мемуары. Еле оттащили. Ну а сошек помельче, вроде всяких там Катаевых, он вообще без предъявления писбилета… не пущает. Взглядом дырявя, как компостером, долбит одно и то же:
– Член дома? Член дома? Член дома?..
– Нет, с собой.
ЦДЛ. Здесь вшибают в литературу и вышибают из нее. Здесь хоронят пышно. И заживо. Здесь шибает в нос сивухой и ухарством.
Попарно, взявшись за руки, по зеркальному паркету идут соавторы. И одиночки.
Скользко!
Идут, держась за одну фамилию, – однофамильцы.
Сколько их!..
Вот кто-то встал. Затих. Творит. Обмахивается ушами. Мозг его прокрустово ложе, где он мысленно сечет неумещающиеся головы сотоварищей повыше себя. Красные уголки его губ вздрагивают, и слюни густо текут по безмедальному лацкану его поношенного пиджака.
