А потом до него дошло, как осенило, что это место — обитель зла: эти опущенные головы, это бормотание, эта спешка… В яркой вспышке света он увидел, что эти люди торопятся прочь от Господа Всемогущего. Именно в город приходили пророки, вот и он попал — в город. Он в городе, и город нравится ему, хотя должен был бы вызывать страх. Он с подозрением прищурился и посмотрел на деда, который шел впереди уверенно, как медведь в лесу, и все эти странности ничуть его не беспокоили.
— Тоже мне, пророк! — прошипел мальчик.
Дед не обратил на него внимания, даже не остановился.
— А еще пророком себя называет! — продолжал мальчик громким, резким, скрипучим голосом.
Дед остановился и обернулся.
— Я здесь по делу, — спокойно сказал он.
— Ты всегда говорил, что ты пророк, — сказал Таруотер. — Теперь я вижу, что ты за пророк. Илия тебе в подметки не годится.
Дед вскинул голову и выпучил глаза.
— Я здесь по делу, — сказал он. — Если Господь призвал тебя, иди и делай свое дело.
Мальчик слегка побледнел и отвел глаза.
— Меня никто не призывал — пока,— пробормотал он. — Это ты у нас призван.
— И я знаю, когда зов звучит во мне, а когда нет,— сказал дед, отвернулся и больше не обращал на мальчика внимания.
На подоконнике в кабинете адвоката он встал на колени, высунул голову из окна и стал следить, как течет внизу улица, пестрая железная река, как тусклое солнце, медленно плывущее по блеклому небу, отблескивает на металле, слишком далекое, чтобы возжечь пламя.
Настанет время, и он будет призван, настанет день, и он сюда вернется и перевернет этот город, и пламя будет гореть в его глазах. Здесь тебя не заметят, пока ты не сделаешь чего-нибудь этакого, подумал он. На тебя не обратят внимания только потому, что ты пришел. И он снова с раздражением подумал про деда. Когда придет мой черед, я сделаю так, что всякий станет смотреть на меня, сказал он себе и, подавшись вперед, увидел, как медленно скользнула вниз его новая шляпа, ставшая вдруг чужой и ненужной, как небрежно поиграли с ней городские сквознячки и как железная река смяла и поглотила ее. Он почувствовал себя голым, схватился за голову и рухнул назад в комнату.
Дед спорил с адвокатом, между ними был стол, и оба стучали по нему кулаками — порывались встать с места и стучали кулаками. Адвокат, высокий человек с головой как купол и орлиным носом, повторял, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик:
— Но не я составлял это завещание! Не я придумывал этот закон!
А ржавый голос деда скрежетал в ответ:
— А мое какое дело? Знай мой папаша, что его собственность отойдет дураку, — да он бы в гробу перевернулся! Не для того он всю жизнь вкалывал!
— Шляпа улетела, — сказал Таруотер.
Адвокат откинулся в кресле, со скрипом повернулся к Таруотеру — бледно-голубые глаза и ни капли интереса, — со скрипом подался вперед и сказал деду:
— Ничего не могу поделать. Вы напрасно тратите свое и мое время. Примите все как есть и оставьте меня в покое.
— Послушайте, — сказал старый Таруотер, — было время, когда мне показалось, что дни мои сочтены, что я болен и стар, одной ногой в могиле, без гроша за душой, и я воспользовался его гостеприимством, потому что он — мой ближайший родственник, и в общем-то, это был его долг — принять меня, вот только я думал, он сделал это из Милости, я думал…
— Какое мне дело, что вы там думали и делали, что думал и делал ваш родственник, — сказал адвокат и закрыл глаза.
— У меня шляпа упала, — сказал Таруотер.
— Я всего лишь адвокат, — сказал адвокат, скользнув глазами по красновато-коричневым корешкам юридических книг: полки высились вокруг, как стены крепости.
— Ее теперь уже, наверно, машина переехала.
— Вот что, — сказал дед, — он все время изучал меня, чтобы написать эту статью. Ставит он, значит, на мне, своем собственном родственнике, какие-то тайные опыты, лезет ко мне в душу, а потом и говорит: «Дядя, вы же настоящее ископаемое!» Настоящее ископаемое! — У деда перехватило горло, и последнюю фразу он произнес едва слышно: — Ну вот и полюбуйтесь, какое я ископаемое!
Адвокат снова закрыл глаза и криво усмехнулся.
