Что своими охами и ахами и Курочкин, и Филонов, и все кто был в курсе его дел, стараются только выведать побольше подробностей его боли и позора, что бы потом после очередного разговора с ним с Олегом – тут же броситься звонить друг дружке, захлебываясь от счастья обладанием сногсшибательными новостями, подсасывая слюну восторга, говорить, – а ты слышал, а ты знаешь? Олег даже со всеми нюансами интонаций представлял себе голос Курочкина, как тот будет изображать благородство, и названивая Филонову примется пересыпать свою речь словами: "только ты никому", "только между нами", "я не сплетник какой", "мне только за Олежку обидно"… И Филонов тоже, начнет крякать в трубку свои заверения: "да ты че", "да я могила", "да за кого ты меня принимаешь", "да я ж Олежке только добра хочу"…
И начнут целый час трепать его имя, как только телефон не треснет надвое! А ты знаешь, что от него Верка ушла и детей забрала? Знаешь? Так это еще не все! Его и Маринка бросила. И знаешь теперь с кем она? С его бывшим начальником – с Бастрюковым… Он теперь у нее и живет. Кстати и с работы его – Олежку тоже поперли!
Позор. Стыд и позор.
Но звонить было надо. Жена – женой, любовница – любовницей, а жизнь продолжается.
Надо работу теперь какую-то искать, и без Курочкина тут обойтись – трудно.
Курочкин конечно обрадовался, – Приезжай ко мне, я тут один, Галка с детьми на даче, так что бери по дороге пару пива – поговорим за жизнь – никто мешать не будет…
Пару пива – пару пива! Кстати сам – никогда и бублика к чаю не принесет! Такой вот он этот Курочкин… Олег положил трубку и вновь ощутил пугающую боль под левой лопаткой. Вот еще! Не хватало только…
Пока трясся в маршрутке по колдобинам некогда родного спального района боль из под лопатки перекочевала в левое плечо. Невралгия? Или предынфарктное состояние?
Кто ж его знает? Вот помру прям тут на улице… Маринка и не заплачет даже.
Какое там! Небось когда ей скажут, они с Бастрюковым пойдут, купят шампанского и улягутся на ее двухспальную тахту. На ту самую тахту, на которой она когда то словно раненая медведица ревела в его Олега объятьях. А интересно – с Бастрюковым она тоже ревет? И тоже царапается?
Странно. Доковылял до Курочкинова подъезда и боль как то забылась – ушла.
– А-а! Ну проходи – проходи…
– Что в комнату не приглашаешь? Не велика персона?
– А нам на кухне будет и дешево, и практично, и гигиенично.
– Циник ты – Курочкин!
По стенкам жалкой шестиметровой кухонки обычной инженерской двухкомнатной квартиры в блочном доме – этой мечты обывателя конца семидесятых – висели самодельные инкрустации и чеканки по латунному листу. Сюжеты самые банальные – Есенин с трубкой, выходящая из воды толстозадая грудастая девица с длинной до пояса косой и в прилипшей к мокрому телу облегающей комбинации… Срамота!
– Когда в новую то хату переедете? – соблюдая подобие политеса, дабы не сразу переходить к существу своей просьбы, спросил Олег.
– Ремонт, брат, все деньги сожрал уже. Работяги никак ванную плиткой не отделают.
Я каждый день им на своей машине то это – то это из магазина – конца и края нет.
– Зато будете как буржуи с Галкой – в четырех то комнатах да с видом на Таврический!
– Да уж Галка вся изнервничалась.
– А здесь кого оставите?
– Здесь? А никого. Потом. Когда Вадик женится – ему отдадим.
– А может Людочка вперед его замуж выскочит?
– Брось трепаться – она еще в пятый класс только пойдет.
Олег почему то вдруг вспомнил, как Маринка рассказывала про секс с учителем физкультуры, которым они занимались после вечернего факультативного волейбола в тренерской раздевалке. Сколько ей тогда было? Четырнадцать? Под лопаткой снова кольнуло. И переехало в плечо.
– Ну, рассказывай, что там у тебя с Бастрюковым получилось?
– А что – уволил он меня и весь рассказ.
– А за что уволил?
– А так – вызвал и предложил написать "по собственному".
– Так если лаборатория закрылась – какое же тут "по собственному"? Тут надо "по сокращению"!
– Это мне НАДО. А ему – как начальнику – этого как раз совсем и НЕ НАДО! Зачем ему вся эта головная боль с выходными пособиями? Он же на полном хозрасчете и самоокупаемости!
