ЦАРСТВОВАНИЕ СНЕГИРЯ ИЛИ , ГИПЕРБОЛОИД ИНЖЕНЕРА ДАРИНА
Что ты заводишь песню военну, Флейте подобно, милый Снегирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену,
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где храбрый и быстрый Суворов?
Северны громы во гробе лежат…
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари,
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе и петь до зари,
Тысячи воинств, стен и затворов
С горстью россИян все побеждать?
Быть везде первым и в мужестве строгом,
Шутками – зависть, злобу – штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом…
Скиптры давая, зваться рабом.
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна,
Полно петь песню военну, Снегирь!
Бранна музЫка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир…
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! – что воевать? (Гавриил Романович Державин)
Теодор Эйке – командир 3-ей танковой дивизии СС "Мертвая голова" ужасно страдал.
Красноватая пыль, поднимаемая гусеницами, проникала повсюду. Она была и на узком штабном столике, и на оперативной карте, на рации, на шлеме майора Мейски, на рукавах, на коленях, на фуражке самого Эйке, и казалось, что его измученные этой русскою жарою бронхи и легкие изнутри уже тоже покрылись толстым красным налетом.
Но в наступлении и на марше он не позволял себе расслабляться, и мягким рессорам парадно – выездного "хорьха" предпочитал тряску в своем штабном бронетранспортере. От уже почти засыпал, надломленный суточным переходом, рассеянно думая о своем, и лишь машинально прислушивался к эфиру, когда внезапно, словно наткнувшись на какое то препятствие, транспортер встал как будто вкопанный, и наступила полная тишина… Почему то перестал рокотать дизель… И в наушниках, надетых поверх по походному мятой фуражки не стало слышно ни потрескивания атмосферных разрядов, ни морзянки русских, ни шутливого переругивания командиров его Теодора Эйке батальонов с дежурным офицером…
Группенфюрер сурово посмотрел на сидящего рядом майора Мейски,
– Почему встали, и почему, черт побери, нет связи?
– Момент, группенфюрер!
Мейски раскрыл боковой люк и наполовину высунулся наружу… – вся колонна стоит, группенфюрер!
Эйке бросил взгляд на безжизненно замершие на нуле стрелки индикаторов радиостанции и кряхтя вслед за Мейски полез наружу.
– Боже мой! Где это мы, – машинально вырвалось у него, как только он спрыгнул…
Не в пыль… А на асфальт…
Насколько было видно вперед и назад, повсюду командиры танков и бронемашин высунувшись из башен в недоумении вертели головами влево и вправо, бестолково тыча пальцами в сложеннные вчетверть трехкилометровые карты… Офицеры и унтера спрыгивали с брони… и не узнавали местности. Еще минуту назад их дивизия была на марше и двигалась по трем параллельно идущим проселочным дорогам в направлении Селище – Кузьминки – Вознесенское… А теперь… Танки с заглушенными моторами стояли на асфальте широкой шоссейной дороги… И откуда то слева и справа взялся густой, окружающий дорогу лес, которого и в помине не было в том пыльном степном пейзаже, что еще минуту назад они наблюдали в бортовые щели и триплексы своих "четверок" и гордости рейха – новеньких "тигров".
Внезапно бронетранспортер ожил, выбросив клубы выхлопа он мелко задрожал и ровным рокотом наполнил непривычную тишину.
– Группенфюрер, рация работает. Вас вызывают на связь командиры батальонов, – высунув из люка белесую голову крикнул командир экипажа шарфюрер Риммер.
– Связь, это уже хорошо…
Влезая в транспортер Эйке заметил, что стоявшие впереди "тигры" тоже окутались облаками выхлопов – моторы завелись… Но пейзаж за бортом не поменялся. Это была не степь. Это была не Россия! Это была какая то другая местность!
– Свинка, докладывает первый, – в наушниках послышался спокойный голос командира головного отряда оберштурмбанфюрера Курта Майера по прозвищу "танк" или как его еще звали в дивизии "молниеносного Майера".
– Я не могу выдвинуться на рубеж Кузьминки – Селище, потому что мы не на той местности и вообще, черт побери, мы где то совсем не там, где должны быть.
