Когда Луиза вышла на сцену и запела, казалось, воздух стал наполняться слезами. Даже стоявшие в конце зала полицейские утирали повлажневшие глаза. На половине песни Луиза вдруг вспомнила Артура Стеффенса — тело его ранним утром вынесли из пансиона и отправили в городской морг, — и голос ее едва не оборвался. Женщинам не разрешили смотреть на изуродованного мальчика.
Вернувшись за кулисы, она с изумлением обнаружила, что многие актеры плачут, а остальные ходят словно оглушенные взрывом. Никто из них не предполагал, что печальные события в пансионе столь удручающе на всех подействуют. Атмосфера и в зале, и за кулисами словно пропиталась смесью восторга и ужаса; находясь рядом со смертью, люди восторгались яркими красками жизни.
* * *
Театр построили лет десять назад, но все, что находилось за кулисами, выглядело изношенным. Два вечерних спектакля шесть раз в неделю да плюс еще дневные не лучшим образом сказывались и на помещении, и на конструкции. Руководству театра стоило тратить деньги более эффективно — к примеру, на поддержание здания в хорошем состоянии.
Кто-то унес из крохотной гримерной Луизы ширму, и плотнику пришлось соорудить вместо нее экран — раму, обтянутую материей. Она отгораживала уголок, где Луиза переодевалась. Сбросив платье Мари Д’Алруа, грубое и некрасивое (оно могло сойти за одежду богатой дамы только с расстояния десяти футов), девушка вдруг услышала, как открылась и сразу же закрылась ведущая в коридор дверь. В свете слабенькой керосиновой лампы, стоявшей на столике у зеркала, по ткани экрана пробежала чья-то тень.
— Миссис Ригглсворт? — позвала Луиза. — Подойдите ко мне. Во время обморока на платье разошлось несколько швов. Под левой подмышкой. Вы не зашьете? — Она высунула из-за экрана платье, и кто-то принял его.
— Никто мне записок не передавал? — поинтересовалась Луиза, расшнуровывая корсет и сбрасывая одну из нижних юбок, придававших платью пышность.
Ответа не последовало, Луиза снова позвала:
— Миссис Ригглсворт? — и высунула голову.
Однако увидела она не швею, а Каспара. Одетый в свой сценический костюм, он стоял в трех-четырех футах от нее. Кроме него, в комнатке никого не было. На вытянутых руках он держал платье, словно только что выловил из воды и нес на берег.
— Мистер Каспар! — воскликнула Луиза. — Джеймс! Что вы тут делаете?
Лицо его было мрачным.
— Прогоните меня, — сказал он.
— Мне так и следует поступить, — отозвалась Луиза.
— Тогда прогоните меня, — повторил Каспар.
— И прогоню.
Никто из них не пошевелился.
— С минуты на минуту сюда войдет миссис Ригглсворт, — сказала Луиза.
— Думаю, не войдет. Сейчас она как раз обшивает мистера Уитлока более тугим шелковым жилетом. Он собирается к директору театра и хочет выглядеть перед ним наилучшим образом.
Их разделяла лишь хлипкая ткань, которую Луиза придерживала рукой, да ее прозрачная сорочка с глубоким декольте, ничего не скрывавшая от взгляда Каспара. Луиза чувствовала, будто сидит перед Каспаром обнаженной.
— Ну и?.. — спросил он.
— Ну и?.. — повторила она.
Луиза вдруг поняла, что не хочет прогонять Каспара, не должна этого делать; хотя мораль и устои общества обязывали ее именно так и поступить, они ее вдруг перестали заботить.
Смущало лишь одно — вдруг кому-то из труппы станет известно о ее недостойном поведении? Правда, был еще Бог, конечно… но разве он уже не благословил их?
— Сегодня… — Луиза осеклась, подыскивая для своих ощущений нужное слово и не находя его. — Такой необычный день, — беспомощно пробормотала она.
Каспар повернулся и осторожно повесил платье Мари Д’Алруа на спинку стула. Изначально оно предназначалось для роли Эрнестины из пьесы «Как одолжить возлюбленного», а приобрели его, вместе с прочим реквизитом «Королевского театра», в каком-то заштатном городишке, куда приезжали на гастроли.
— И вечер, не похожий на другие, — добавил Каспар. — Что скажешь, Мари? Прав я или нет?
— Мистер Каспар, — слабо запротестовала Луиза, но сердце рвалось в груди, будто она находилась на сцене.
— Так прогоните же меня.
В любой другой день и при других обстоятельствах Луиза повела бы себя соответственно ее полу; когда молодые люди преступают границы дозволенного, молодые девушки обязаны призвать их соблюдать приличия. Но сегодня день выдался действительно непростой — напряженный, наполненный сознанием скоротечности жизни и непредсказуемостью ее конца. День, преподнесший простой, но яркий урок: все проходит, иногда внезапно, и если сейчас не ухватить что-то от жизни, соблюдая приличия или нет — не важно, то можно никогда не успеть этого сделать.
