Дымка нежилась под хозяйской рукой. Тянула мягкие лапки. Простирала когти, вновь прятала…
Всё будто вчера! Запертая дверь холодницы. Жестокие вериги. Озлобление Лихаря, вмешательство Инберна. Ознобиша даже «Крышку» напел, отчаянно изоврав голосницу.
– Эту песню мы слышали, – переглянулись царята. – Наш гусляр пел… Крыло!
– Может, и пел потом, – не успел прикусить язык Ознобиша. – Мало ли что Крыло! Как они вдвоём тогда… за решёткой… Смертные сани мчатся вприпрыжку!
Эрелис смотрел пристально:
– С кем вдвоём?
– Со Скварой, братейкой моим.
– Это дикомытское имя.
– Он и есть дикомыт, про него сказ отдельный. А потом Космохвоста наружу выводили, и Ветер ему: «Старый друг…» Мечи велел принести…
Царевна уставилась в стену.
– …И честно́й костёр сложить повелел, – довершил рассказ Ознобиша. – На Великом Погребе. Мы все провожали, один Сквара запертый сидел. А Лихарь…
– Лихарь, – сквозь зубы выдохнула царевна.
Эрелис очень долго молчал. Ознобиша начал украдкой поглядывать на дверь, где опять раздавались шаги ночной стражи. Царевич негромко проговорил:
– Мартхе, друже… Невлин многое утаивает, почитая неведение благом для нас. Ему гибель телохранителя показалась безделицей, недостойной отвлекать меня от наук! Я хочу послушать твою правду, райца. Да не о других, о тебе самом. Потом назову службу, которая у меня на уме.
Царевна спохватилась, выскочила в передний чертог, послала девок за снедью. Те, напуганные, кинулись, будто она каждую ножиком пощекотала.
– Род наш прозывается от Божьих погод, – начал Ознобиша. – Только отик с мамой дождевыми именами нарицались, осенними. Деждик, Дузья. Мы-то с братом уже зимние были, Зяблики. Он – Ивень, иней по-вашему. Его в котёл приняли, а я дома остался…
Робкие девки подали полночную трапезу. Варёную камбалу с озёрной капустой, хрустящие лепёшки, сладкое пиво. Накрыли низенький столик и под взглядом царевны сразу исчезли.
– Так я дальше жить стал, а на руке плетежок унёс…
Вновь прошагали подземельем порядчики. Ночная стража передавала копья дневной. Сибир уступил дверь верному побратиму. Лебедь за руку втянула великана в покойчик:
– Заварихи отведай. На воле вкусней стряпали, но тоже съедомая.
– …А лазутить за тобой, государь, мне ни господин Ветер, ни мирские учителя не велели, ты уж не обессудь.
Сибир низко поклонился царятам, поблагодарил, ушёл спать.
Эрелис отломил рыбье пёрышко.
– Значит, ещё велят, – предрёк он настолько спокойно, что у Ознобиши по плечам разбежался морозец. – Что ныне гадать. Это завтрашняя забота.
Юный райца торопливо проглотил половину лепёшки.
– Ты поминал… служба мне, государь.
Царята переглянулись. Лебедь подсела, взяла брата за руку. Они подались друг к дружке, прижались, став неразличимыми близнецами, одним существом. Вот с этими лицами они слушали о казни Ивеня, о погребении Космохвоста. Глядя им в глаза, Ознобиша испытал озарение: царята обо всём уже сговорились, значит внешнему миру оставалось только склониться. И ещё. Страсти пережитого дня не только его, слугу, бросили им навстречу. Царята собирались так же очертя голову довериться молодому советнику.
– Мы хотим узнать об отце, – наконец выговорил Эрелис.
– Почему здесь, в Выскиреге, батюшку вором честя́т, а на севере добром поминают?
– И храбрецом зовут. Он походов не затевал, новой дани не наискивал. В чём отвага его?
«Отпрыск смелого Эдарга…» – тотчас вспомнилось Ознобише.
– Нам вот Шегардай престол обещает ради славы отцовской.
– Мы Невлина спрашивали.
– Уж как подольщались…
– А у него весь ответ: державные намерения да тёмные тайны.
– Такие, что престол поколеблется.
– Дядя Космохвост нам тоже не сказывал, отчего отец с мамой в Фойрег поехали, а нас с ним оставили на подворье. Он-то право судил: малы были всё знать.
– Зато теперь немые стоим, когда память родительскую хулят.
Ознобиша осторожно спросил:
– Но кому-то же вся правда известна? Высшим сыновьям… царедворцам, кто выжил?
– Я спрашивал, – сказал Эрелис. – Все врут, каждый в свою сторону.
– Неужели нет достойных полной веры?..
– Доверяй, а пальцев в рот не клади, – проворчала Эльбиз. – Чтобы меньше плакать потом.
