Кокуру-лакомщика, прозванного завистниками Кока-с-соком, знал весь Выскирег. Какие постилы выходили из его печей! Толстые, взбитые, на яйцах, успевай пальцы облизывать! Третьего дня в сластную лавку явился чуженин, потребовал хозяина, объявился его сыном Утешкой.
– Счастье-то! – обрадовались жалостливые.
– Ещё один сынок самочинный, – усмехнулись неверчивые.
Кокура мнимого отпрыска не пустил дальше порога. Велел убираться, отколе пришёл. И теперь с твёрдостью повторил:
– Не прогневайся, твоя царская милость. Рожоное детище у меня Беда забрала. Приёмное, на радость воспитанное, за спиной стоит. Иных нету!
Эрелис приглядывался к лакомщице. Баба не поднималась с колен, не разгибала спины. Марала по полу расшитую кику, тихо постукивала кулачком. Хотела перечить мужу и не решалась. Эрелис отвёл глаза. Телесные кле́йма велись только в праведной семье. И то – до седьмых наследников, не далее. Откуда взять родовые улики сыну ремесленника? Ма́тежи – родинки приметные – показать?
Хадуг повернулся к воеводе порядчиков:
– А ты что скажешь нам, младший брат?
Гайдияру, прежде одиннадцатому в лествице, не досталось царского имени. Лишь храбрость и стать, достойные величия предков. Некоторое время назад на него возложили было надежду, стали выбирать тронное рекло… Эрелиса, так некстати обретённого, Гайдияр до сих пор считал самозванцем.
Он ответил по-воински немногословно:
– Что скажу, государь… Кровь невинная из земли вопиёт, жжёт руки злодейские!
Хадуг милостиво кивнул. Видоков было в достатке. Отвергнутый Утешка поплёлся заливать горе. На шум, сотрясавший кружало, примчались Гайдияровы молодцы. Бросились раскидывать свалку. Когда всё успокоилось, на полу остались лежать двое. Крепко ошеломлённый Утешка – и отрок в накидке порядчика. С Утешкиным поясным ножичком в горле.
– Мой щит носил, – сказал Гайдияр. – Моим чадом звался. Ради него справедливости доискаться хочу, родич и государь!
– Расправа на именитого хозяина поднялась, – тихо пересуживал народец.
– Порядчики против порядочного встают.
– Что-то будет!
Вдоль стены бочком пробрался седой, рассеянно улыбающийся человек.
– Утро доброе, Машка́ра, – приветствовали городского чудака выскирегцы. – Неужто до сих пор не нашёл?
Он развёл руками: пока не нашёл, но надежды не оставляю. Встал поближе к светильнику. Начал вглядываться в изва́янные узлы, отслеживать пальцем ход сплетавшихся ужищ. Про него тут же забыли.
– А ничего не будет. Откупится Кокура.
– Бездельное молвишь. От чего ему откупаться?
– Так вроде сын напрокудил…
– Сказал же, не ведает его и ведать не хочет!
Машкара вытащил из поясного кармашка непочатую це́ру. Принялся чертить по гладкому воску, срисовывать полюбившийся узел.
– К Утешке этому присмотреться бы. Вдруг правда сын.
– Ты, что ли, присматриваться собрался? Своих перечти!
– Мать спросили бы…
– Кокуре чужак без надобности. Помощника справного вы́холил, а это кто? Подворник и есть. Скита́ла бездельный. Только нажитое губить.
– Такого прими, а он лихой рукой…
Хадуг сел поудобнее. Взял кружку, окунул нос в завитки горячего пара…
В этот миг случилось непоправимое. С раската донёсся кошачий призыв, звеневший такой мощью и страстью, что наследница благородных кровей растеряла остатки достоинства. Вывернулась из-под хозяйской руки, только хвост мелькнул! Шастнула между сапогами порядчиков. Саданула когтями слишком проворную пятерню. Эрелис дёрнулся было с кресла, но жёсткие пальцы Невлина впились в плечо. Шегардайский царевич остался сидеть, красный, взмокший, пристыженный.
Ликующее многоголосое «Ау-у-у!» взорвалось драчливым бесчинием, укатилось за пределы раската…
Хадуг спрятал усмешку в вороте охабня. Кивнул райце. Советник подошёл, остановился против ответчика:
– Как очищаться будешь, безродный?
Вязень дёрнул спутанными руками, прошамкал:
– Не без роду я, добрый господин… в людях рекусь…
Царедворец, суровый, бесстрастный, покачал головой:
– Не о том спрашиваю. Как правиться будешь?
– Как берёста на огне, – зарычал Гайдияр.
Вязень, жалкий, втянул голову в плечи.
– Твой нож был?
– Мой, господин… а порезал не я! Не я!..
