С горки на другом краю болота за пожаром наблюдало несколько человек.
– А я уж думал, так и загибну, отмщения за батюшку не увижу, – сказал Коптелка. Сотворил святой знак. – Не попустила Моранушка.
Он сидел верхом на кореннике, погрузив руки в длинную шерсть. Смотрел не мигая на пламя, рвавшее туман. Бык заворачивал голову, гладил так и не спиленным рогом хозяйскую деревяшку. Коптелка уже избавил его от кольца, вдетого за непокорство. Пристяжной стоял рядом с братом. На белых лбах вкривь и вкось запеклись красные полосы. Скоро всё заживёт.
– Славься, Владычица, – сказал Ворон.
– Был Порудный Мох, прозовётся Лигуевой Гарью, – предрёк Злат.
Дикомыт переступил беговыми иртами:
– Чести много.
Он уже отодрал от лица «кровавый» потёк, но из ворота казались чёрные и зелёные тряпки. Тугому Бакунину луку хорошо лежалось в руке. Лебединых стрел в туле убавилось по числу Лигуевых ухорезов, не добежавших до зеленца.
– Я тоже мог перед ними из сугроба встать, – проворчал Злат ревниво. Коптелка предлагал ему сесть на второго быка, он с непривычки убоялся, теперь жалел.
Ворон кивнул, глядя через болото:
– Мог. А они могли стрельнуть с перепугу.
– А в тебя бы стрельнули?!
– А я от калёной стрелы крепким словом заговорённый.
Злат довольно насмотрелся на моранича за время похода. Принял бы на веру и ещё что похлеще.
– Дёготь горит, – глядя на страшное пламя, определил Коптелка. – Не впрок пошло краденое!
За болотом редел туман, съедаемый неистовым жаром. На старом поле толпой сбились погорельцы. Яростный свет стелился по снегу, наделяя их шаткими, невозможно долгими тенями. Ни ухожи отстоять, ни добро вытащить. Спасибо, выскочили живые!
Вот тяжело застонала, рухнула крыша. Лигуевичи отпрянули дальше, жар как будто метнулся в стороны по земле. Почти разом по всей длине вспыхнул тын. Загородил долгой крадой гибнущий двор.
– Отстроимся, – подал голос Улеш.
Коптелка передвинулся на уютной спине, ответил громко, уверенно:
– Не впервой.
Коряжинские выходцы с десибратовичами стояли плечом к плечу. Все они храбрились на бой. Теперь были рады: никто кровью не замарался.
Толстенные рассохи подпорных столбов, ещё видимые в огне, заваливались, распадались угольем.
Злат вдруг понял, что боится покинуть Ворона взглядом. Орудье тайного воина было завершено. Отвернись – растает в ночи, и следа не сыщешь. Уже теперь отчуждился, суровый стоял, незнакомый. Пристально разглядывал погорелую Лигуеву чадь, растерянно снующую за болотом. Не спешил снимать тетиву с лука.
– Порейки не вижу, – сказал он наконец.
– И я не видел, – подтвердил Коптелка.
– И мы, – на разные голоса отозвались ребята.
Да ну его, Порейку! Мысли Злата уже текли в будущее. Всё же к лучшему, наверно, что батюшка не исполнил угрозы, не отдал в котёл. Дикомыту теперь бежать домой, в Чёрную Пятерь. Как есть одному через Шерлопский урман, мимо Селезень-камня, мимо Истомища… А там, поди, опять на орудье, чтобы увенчать его кратким мгновением торжества. А потом снова.
Пока Владычица не поцелует где-нибудь на безвестной тропе, не укроет снеговым одеялом.
Коршаковичу тоже хотелось стоять с боевым луком в руке, наблюдать за смятением недобитых, но его удача в другом. Он наконец увидит Чаяну, и горе больше не найдёт к ней дороги. Оживёт промысел, вновь появится на купилищах земляной дёготь. Даже Порудница не заглохнет: хоть Улешке над ней старши́нство вручить… Сколько дел! И каждое – змей о семи головах. И каждое в черёд победи. А наградой – нежные руки, тёплые губы, топот детских ножек в избе…
Ворон подслушал его мысли.
– Будет то, что будет, кровнорождённый, – проговорил он негромко. – Даже если будет наоборот.
