Кого зовут кулаком, уже не распрямится в ладонь.
Крыло поворачивал шпеньки, клонил ухо к струнам. Ропот гуслей наплывал как будто из морской глубины, далёкий, необъяснимо тревожащий. Почему? Это же всегда хорошо, когда застольной беседе помогают размышления гусляра…
Седоусый Оскремёт взялся потчевать гостя:
– Что сидишь как просватанный! Али таймень во мху не свежа, окунь не жирен? Хоть мало отведал бы! Где ещё такого попробуешь?
Разумел – «кроме как в Выскиреге», но нынче всякое лыко было в строку. Услышалось – «ведь не у Сеггара же!». Летень как бы из милости отшипнул рыбье пёрышко, стал жевать. Хвоя из-под снега бывала вкусней.
– Мы и сами, – сказал он, – на денёчках почести ждём. Сейчас спорятся, у кого в дому столы накрывать.
Хохот Ялмака всколыхнул ковёр на стене.
– Узнаю́ Неуступа! Без штанов, а чести никому не отдаст.
Волна, рокотавшая в руках у Крыла, вдруг взмыла из пучин и вознеслась к берегу, круша лёд.
Крыло не подавал голоса, лишь перебирал струны, но сидевшие в шатре так хорошо знали слова, что они как будто звучали.
Побратимы плечом к плечу
Ободряли порой меня
В темноте у скупого огня,
Говорили: «Покуда есть
Наша верность и наша честь
И покуда раздор
Не погасит наш костёр,
Не опустим взор!»
Летень, оказывается, стал уже забывать, какие чудеса способны содеять с человеческой душой вещие гусли Крыла. Даже с такой душой, что вроде наглухо заросла щетинистой шкурой… Внезапно приметил: Ялмакова десница начала теребить волчий мех безрукавки. Дёрнула волосок… ещё волосок…
«Не ту попевку ты затеял, Крыло. Не ко времени…»
Белый день был на ночь похож,
Мы шагали сквозь снег и дождь
И вселенской зиме назло
Берегли возле сердца тепло.
Лютый враг вызывал на бой…
Плох воин, не умеющий почуять опасность! Поняв, что́ может случиться, Летень всё-таки промедлил долю мгновения, уповая на чудо… а не надо бы медлить.
Но, друг друга закрыв собой,
Мы бросались вперёд,
А когда ломался лёд,
Выходили вброд…
Звенящее жегло песни добралось до живого.
Лишень-Раз на предупреждение не расщедрился. Не его это была вера – предупреждать. Гусли вскрикнули смертным криком. Ялмак выдернул их у Крыла. Сломает? Вон выбросит из шатра? Гусляр метнул руки за ускользающей снастью…
Да по ним углом корытца и получил.
Летень уже взвился с места, уже перескочил скатерть, уже стоял над Крылом. Тот скорчился на коленях, уткнувшись лбом в войлоки. Всё на свете забыв, прижимал к груди левую пясть.
На бесчинного гостя запоздало бросились рынды, охранявшие воеводу. Кто стерпит, когда стол в доме сквернят! Подоспели и отроки, сторожившие у двери. Только против могучего витязя ничего не смогли. Вчетвером налетели, вчетвером и отхлынули. Кто-то поскользнулся на блюде, покоившем роскошного окуня. Брызги по стенам!
Едва не досталось и Оскремёту. Однако плох воин, что не заметит мирно воздетой руки. Летень был воином очень хорошим. У самого набухала в волосах шишка, но с кулаков капала чужая кровь. Седоусый боярин помог ему поднять на ноги гусляра, повёл мимо плюющих зубы телохранителей, мимо сбежавшихся ялмаковичей, свирепых, рвущихся к мести. Прочь, прочь…
Ялмак не двинулся с места. Усмирил своих одним взглядом. И сидел, угрюмо следя, как бывший друг почти на плече уносит поникшего гусляра…
Всякий раз, когда на Зелёном Ожерелье ставила знамя дружина, а кощеи, помалу сползавшиеся с украин Андархайны, начинали сбиваться в поезд для долгого кочевья на север, выскирегская торговщина потирала руки. Быть барышу!
Сперва оживлялся Ближний исад. Сюда выходили те, кто загодя готовил на продажу дорожный припас, но побаивался чужаков. Барышники скопом забирали вяленую рыбу, дрова, тёплую мякоть – и торопились за пределы города, на Дорожное поле. В такие дни там шумел Дальний исад.
К разбитой челюсти островов несли свой товар и смелые горожане, уверенные, что слухи о бесчинствах кощеев распускают сами барышники.
Чем дальше от жилых круч Выскирега, тем крепче делался под ногами снег. В людском ручье щепками плыли двое мальчишек, одетых, может быть, чуточку приличней уличной босоты. Через прежнюю бухту, мимо срединного островка, где в крепостце былой мытни устроила свою бутырку расправа.
