На серые россыпи гальки набегал пахнущий йодом веселый прибой. Алена стояла за деревянным, укрытым клеенкой столом на берегу и чистила свежевыловленную рыбу. Лицо обрызгано каплями пота, прозрачными алмазинами. Иногда она поднимала руку в резиновой перчатке с налипшей чешуей и голым запястьем смахивала пот со лба и губ.
Она зло, сильными движениями, чистила крупную, в крупной чешуе, рыбу.
Вытерла нож тряпкой. Ловко вспорола рыбье брюхо. На разделочную доску вывалилась россыпями янтарей светлая икра. Катышки икры горели, искрились под холодным солнцем.
Алена молча созерцала икру. Погрузила в нее пальцы. Подержала в горсти. Вывалила икру из ладоней в большую пустую банку. Зачерпнула пальцами соль из соляной горки рядом с доской. Щедро посолила в банке икру; стала месить ее пальцами. Взяла из банки шматок икры кончиками пальцев; поднесла ко рту; осторожно взяла губами; проглотила.
Ей очень, очень хотелось соленого.
Держала на весу большую, тяжелую рыбу. Мертвая рыба тяжело свисала, хвостом до земли, в ее руках. Икра золотым пламенем пылала в банке. Соленый ветер разрезал хриплый голос, слишком знакомый ей:
– Привэт, мой свэт. Свэт Алена, прэкрасная.
Алена быстро обернулась. Перед ней стоял и смеялся человек. Она уже успела забыть этого человека.
– Нэ ждала, ластачка? Или – ждала?
Мертвенная белизна медленным холодным молоком залила лицо Алены.
– Не ждала.
Руслан сделал шаг к ней и взял ее рукой за горло, как зверя… или рыбу. Алена захлебнулась, захрипела. Он ее выпустил.
– Ждала… ждала.
Ловила ртом, ноздрями ветер с моря. Руслан засмеялся.
– То-та жэ. Так-та лучше. Икоркай балуимся? Сколька платят?
– Нисколько.
Руслан протянул волосатую руку к ее горлу. Она показала, как зверь, зубы в вымученной улыбке.
– Хорошо платят.
– То-та жэ. Я тоже ха-ра-шо тибе плачу. Хочишь, буду платить ище лучше? Рэнат саврал мне, што везет тибя в бальницу в район, што у тибя с глазами плоха. Вы оба абманули миня. Я аскарблений нэ забываю. Вы проста удрали с работы.
Алена молчала.
– Ты знаишь, на сколька ты миня нагрэла, дэвачка, а? Сколька я байцов патирял? Ты, сучка…
Алена молчала.
– Вы давно спите друг с другам! И я малчал! Патаму што глаза снайпера мнэ дароже!
Алена молчала.
– Я убью тибя!
Алена развела руки в стороны. Серебряные монеты крупной чешуи горели на солнце на растопыренных резиновых пятернях.
– Убей. Нет проблем.
Руслан перевел дыхание и сказал тихо и внятно:
– Я пра-щу ти-бя. Если ты будишь вэсти сибя ха-ра-шо. Дэлать, што я скажу тибе.
– Что?
Ужас выступил каплями пота на ее лице.
– Я жэ гаварю: што я прикажу тибе.
Нестерпимо блестело море. Выпотрошенная рыба тяжело упала с дощатого стола к ногам Алены. Пот сверкал желтой икрой на ее загорелом лице. Она медленно разлепила немые, рыбьи губы.
– Руслан…
– Тагда я убью иво.
Он повернулся и пошел. Алена глядела ему в спину.
– Стой! – крикнула она.
Он остановился. Алена подошла к нему. Он повернулся к ней.
– Ты сагласна?
– Сыграю в твою поганую игру!
Лицо Руслана стало жестким.
– Эта нэ игра, Алена. Эта жизнь.
– Я знаю.
– Жизнь и смэрть.
– Я знаю.
ДЕТСКИЕ СТИХИ АЛЕНЫ
Я плыву, плыву рыбкой маленькой
С золотой вуалью, с хвостиком аленьким!
Я плыву в море синем, чистом-чистом,
Под солнцем жарким, лучистым!
Я всех золотых рыб царица,
Мне сегодня золотая корона приснится!
ФРЕСКА ПЯТАЯ. МЕД
(изображение рамки с сотовым медом и роящихся пчел на Вратах)
МЕЧЕТЬ. АЛЕНА МЕНЯЕТ ВЕРУ
Ее все время тошнило.
Ренат повез ее в мечеть.
Перед домом затарахтел старый грузовик с дощатым кузовом. Ренат сам одел Алену по-мусульмански, в хиджаб: плотно закутал ей лицо, бросил темную тонкую ткань на грудь и руки. Осторожно поглаживая ее плечи, руки, живот, надел на нее красивый, мягкий, широкими складками падающий плащ – джильбаб. Она не посмотрелась в зеркало. «Наплевать. Не надо. Откуда он взял эти наряды? А, все равно…»
Ренат подсадил ее в кабину грузовика. Шофер мрачно посмотрел на нее. Она слышала, как Ренат громко, с шумом забрался в кузов.
Шофер тронул машину; Алена закрыла глаза.
Так, с закрытыми глазами, она и ехала в мечеть. Ехала новую веру принимать.
Проносились рваные, призрачные обрывки мыслей – не мысли, а догадки. Не догадки, а тревога. Не тревога, а темные и светлые лучи, что ходили, вставали над ней, скрещивались, падали в прогал бессознания.
