Женщина, стоявшая на коленях, рукой заткнула себе рот.
Я рванула воротник гимнастерки. Стащила через голову крестик на черной бечевке. Подала женщине. К чему он мне сдался? Пусть баба на мужика своего перед смертью наденет.
Женщина, как во сне, протянула руку. Мальчики смотрели заколдованно.
– Спасибо…
– Не за что.
– Ты… наша? Как там наши…
– Я не ваша. И не наша. Я – ничья.
Женщина замерла, как замерзла.
Седой мужик лежал уже, вытянувшись железным рельсом, застывший.
Умер.
Жена обернула ко мне ненавидящее лицо и благодарящие глаза.
Она поняла, кто я.
– Ты можешь нас всех убить. Может, так будет лучше.
Сгребла в охапку мальчишек, прижала их головы к своему животу.
– Я вас не убью, – сказала я. – Живите.
И вышла из вагона, и ветер рвал мои волосы, наматывал на жестокую сильную руку.
РАССВЕТ
В щели сарая сочился слабый, прозрачный бело-зеленый, как снятое молоко, свет горного утра.
Она спала тут на состриженной овечьей шерсти, на слежалых овечьих кошмах, одна.
Проснулась и глядела на рассвет в щели сарая.
Вот так и жизнь земная, ведь это малая щель в небо в тесном, пахнущем овцами, грязном сарае; потом забьют досками, гвоздями – и конец.
Не шелохнулась. Пора было вставать, но она не шевельнулась.
Миг между выстрелом и тишиной. Вот он.
«А ведь, когда умеешь, приятно убивать. Наслаждение есть в этом, да, если очень хорошо умеешь. Раз – и ты отнял… чужую жизнь. Баба, которая должна рожать дитенка, давать жизнь, а вот возьми ее да и отними. Конфета была такая в детстве – «Ну-ка, отними». Что там было на фантике? А, да, девочка с собачкой. И у девочки в пальчиках конфетка, она собаку дразнит, собака служит, а девчонка, гадина, ржет. Все в жизни этой гады. Все издеватели. Не делаю ли я людям добро? Человек больше не будет страдать, метаться… а – разом – брык – пуля моя четко вошла – и на тот свет».
Свет в щелястых досках сарая делался ярче, из зелено-белого становился розовым, оранжевым.
«Черт, тот свет! А что такое тот свет? Какой там еще свет? Там – тьма. Вот меня сегодня убьют. И что, я там буду чувствовать? Думать? Романтические враки».
Алена повернула голову. Ее щеки мягко, тепло коснулась свалянная овечья шерсть. Алена взяла шерстяной ком в пальцы. Помяла в кулаке. Ух, как приятно. Зверь, зверья шерстка… Зверь и человек. Ни один зверь не убивает другого зверя ради наслаждения. Тем более – ради вознаграждения. Тем более – из ненависти.
Зверь дерется со зверем по закону природы.
«Разве война – это не закон природы? Убивать – необходимо! Если бы меня тут не было, Руслан нанял бы другого снайпера. Мастера. В деле нужен мастер – и его покупают. Руслан дорого меня купил. И я не продешевила».
Сжала шерстяной ком в кулаке. Сильнее, еще сильнее.
«Вот так бы я зверя задушила. Любого. И мирную овцу. И хищного волчару. Если бы мне надо было спасти свою жизнь».
А человека бы ты так вот – задушила?
«Рукопашный бой страшнее, чем прицелиться и сбить цель».
Скажи себе: не смогла бы. Не лги себе.
«За свою жизнь – еще как дралась бы! Как все солдаты дерутся! А за высокое, далекое, светлое? За Родину – слабо?! Ребятам все наврали! Про Родину – наврали! Просто осенний призыв! И просто – деньги! Так какая, хрен, разница, что Руслан мне платит, что пацану командование платит бабки! Руслан меня, по крайней мере, не обманет! А их – обманули!»
Щели сарая стали яростно-оранжевыми. Потом – слепяще-золотыми, и по овечьим кошмам заходили, скрещиваясь, желтые пятна, стрелы и черные тени. Солнце взошло.
День. Наступил новый день.
Сейчас война продолжится. Вставай!
ПОМЫВКА АЛЕНЫ
Алена решила помыться.
Она мылась так: брала в сарае старое ведро, разводила огонь, грела в ведре воду; несла за сарай, и там, стыдливо и быстро раздевшись, побросав на землю пятнистые тряпки, неистово мылась, терла себя большим куском мыла, серо-коричневым, хозяйственным, она его под кроватью у хозяев нашла.
Она никогда не видела, не знала, где моются солдаты Руслана.
К Алене, пока она мылась за сараем, никто не подходил. Не мешал ей, не приставал, любопытно-жадно не глядел на нее из-за досок и дров.
«Как приятно обмыться. Все равно грязь и смерть с себя не смоешь, как ни трись, паскуда».
