По тропе послышался дробный топот, и из-за угла дома показался всадник, ведущий в поводу двух коней. На солнце блеснули начищенные пластины юшмана, притороченный у седла шелом, заправленные в бычьи сапоги кольчужные чулки, за спиной развевался темно-синий плащ.
Сгружающий на сеновал сено мужик, щурясь против света, прислонил вилы к телеге и опустил руку на пояс, на неброско свисающую петлю кистеня.
— Все в трудах, Нислав, в работах? — конный спрыгнул на землю. — Ну, показывай.
— Семен Прокофьевич, — с облегчением кивнул мужик, отпустил кистень и снова взялся за вилы, переставив их расщепленными и широко разведенными в стороны деревянными остриями вверх, довольно улыбнулся. — Пойдем.
Они поднялись в избу, свернули в горницу. Зализа, увидев постеленный на полу персидский ковер, довольно расхохотался:
— И как, теплее?
— Ты по нему босиком пройди, Семен Прокофьевич, — посоветовал бывший милиционер. — Пяточки щекочет, и ворс… Как у газона английского.
— Газон англицкий… Где ты видел такой, Нислав?
— Не видел, — пожал плечами хозяин дома. — Но рассказывали. По «ящику».
— По ящику? — опричник расхохотался еще громче. — Это с заливным яблочком? Ну ты, оказывается, мастер сказки сказывать. И зубы заговаривать. Но все одно не отстану. Веди.
— Матрена, — тихонько позвал мужик. — Вы там не спите? Гость у нас.
— Кто там? — бледная простоволосая женщина в одной поневе вышла из угла комнаты, держа на руках младенца.
— Неважно, кто там, важно, кто здесь, — выступил вперед Зализа. — Ну, покажи.
— Как, уже? — испуганно охнула женщина. — Пора?
— Нет, еще не пора, — опричник перекинул плащ себе на грудь, чтобы прикрыть железо, а потом решительно принял ребенка. — Через два дни только… Мальчик?
— Само собой, парень! — хвастливо заявил Нислав.
— Ну, почин хороший, — кивнул Зализа. — Воин растет.
— Пахарь, — поправила Матрена.
— Или мент, — тихо усмехнулся Нислав. Малой зашлепал губами, сморщился и тихонько заныл.
— Иди, иди к мамке, — вернул малыша Зализа.
— И вот что, Марьяна… — он снял с пояса небольшой кошель. — Не радуйтесь, это медь. Мужика я твоего послезавтра заберу, а самой тебе управиться трудно будет. Коли что понадобится, соседа попросишь, али купить пошлешь. Пойдем, Нислав.
Остановившись на улице, опричник хозяйственно распорядился:
— Ты ноне с пашней не заморачивайся. Я Алевтине накажу, коли до урожая не вернемся — пошлет косцов, хлеб уберут. Скотину заколи, закопти и в погреб. Лошадей с собой возьми, нам заводные сгодятся. Одну оставь, на всякий случай. Курей оставь, с ними хлопот мало. Поросенка одного разве… Иначе не управится с малым. Сена заготовил?
— Мало…
— Ну, это она купит. А дрова?
— Более-менее…
— Это хорошо. Лето впереди, но мало ли?.. Да и коли к зиме не вернемся, запас имеется. В лес ей ездить никак нельзя. Неровен час… И с собой ребятенка не возьмешь, и одного не оставишь. Ладно, готовься, два дня еще у тебя есть. А третьего дня к полудню в Каушту отправляйся, там встретимся.
— Понял, Семен Прокофьевич.
— Ну, давай, папаша, — хлопнул его по плечу Зализа и вскочил на коня.
Настроение у него ныне было, как никогда — первый, почитай, ребятенок при нем на его пожалованной земле рождается. Причем мальчишка. Причем крепкий мальчишка. Да еще у хорошего мужика. Хорошая примета. Если бы в других деревеньках так же заладилось… Глядишь, и детям поместье останется уже не из средних, а из крепких, способных и лихолетье выдержать, и ополчение царю сильное выставить, и свои рубежи уберечь. Теперь за Алевтиной очередь. Пусть рожает наследника, пора уже.
С этой мыслью и въехал он в ворота усадьбы, с ней и жену обнял, а затем решительно поволок наверх, в опочивальню, опрокинул на прикрытую балдахином кровать и полез под юбки.
— Что ты делаешь, Семен? — вяло попыталась отпихнуть его жена — День на дворе, пятница. Людей постыдись!
— А что, есть кого? — он влез головой под юбку и прижал ухо к животу.
— Нет пока, но…
— Но будет, — пообещал Зализа и принялся торопливо выпутываться из доспехов — крючки, застежки, ремни.
Алевтина не удержавшись, хихикнула в рукав:
