Флор, не дожидаясь, пока кто-нибудь начнет стрелять, повернул коня и отъехал на пару сотен шагов, спешился. Он не очень надеялся на согласие сумасшедших рыцарей вернуть добычу, но изложить условия мира следовало обязательно. После начала осады фогтий наверняка призадумается, что выйдет ему дороже — упрямо держаться за награбленное, или лишиться своих деревень, которые будут разорены ищущими поживы кнехтами, потерять замок и многих из своих воинов. Наверняка уже через неделю он захочет поторговаться и снизить сумму отступного, а если осада пойдет удачно — то согласится и на отступное.
Начальник епископской стражи не знал, как подступаться к лежащим на дороге и ощетинившимся мушкетными стволами деревьям — но уж замки ему приходилось обкладывать не один раз.
— Латоша, Кирилл, — начал он быстро и четко отдавать распоряжения подошедшим воинам. — Возьмите полусотню, ступайте в деревню, что на том конце поля. Разбейте там сараи, дома разберите и несите бревна сюда, будем осадную сену ставить и флешь к воротам вести. Алексей, возьми два десятка дерптских латников, ступай в лес и свалите хорошее дерево для тарана. Притащите сюда, обтешите его на виду, пусть фогтий знает, что мы не шутим. Эрнст, вы с рыцарями и их кнехтами обойдите замок и станьте дозором с той стороны, дабы тайными ходами местные крестоносцы пользоваться не могли и вестников каких не послали.
Усталых лошадей наконец-то расседлали и пустили пастись в сад. Как ни хотелось Флору потравить местные поля, но на них еще не появилось ни ростка, и коняги не испытывали желания бродить по пустой пашне. Латники бродили между снятых вьюков, разминая затекшие ноги, кое-кто уже начал развязывать походные сумки. Среди прочих сидел на поставленном на землю седле дерптский епископ, сверля замок ненавидящим взглядом. Начальник стражи подумал было подойти к нему, доложиться о начале осады, но ноги как-то не понесли. Отказались приближаться к правителю приозерных земель, и все! Словно волны исходящей от ограбленного священника ярости хлестали, минуя сознание, прямо по обутым в толстые юфтовые сапоги конечностям, наполняя их страхом.
— Неудачный поход, — тихо пробормотал себе под нос телохранитель. — Половину людей и коней уже побило, три десятка насмерть убило. Как проклятие какое-то над нами. И еще эти мушкетоны…
Ему уже приходилось мчаться в атаки на польские ручницы и они не произвели на ливонца особого впечатления: стреляют шумно, но близко, доспеха не пробивают. Лук страшнее — стрела с граненым наконечником с двухсот шагов насквозь прошить может, да и стреляет лучник не в пример быстрей и сноровистей.
И огненно-свинцовые смерчи на узких лесных тропинках оказались для него настоящим шоком — после них среди пошедших в атаку воинов не оставалось почти ни одного целого. И хотя доспехи от смертельных ранений спасали, счет раненым каждый раз шел на десятки.
Впрочем, лесные тропы остались позади, а ныне перед ним стоит обычный провинциальный замок. И взять его можно без особых потерь — дело привычное. Сперва подвести косую стенку, которую ни один мушкетон, и даже арбалет пробить не сможет, потом поставить толстый навес перед воротами, дабы сверху на голову воинам никто ничего сбросить не мог, вынести под навес таран, и расколотить ворота. Неделя-другая — и они окажутся внутри.
* * *
— Господин фогтий, дымы! — ворвался в залу пожилой воин. — Опять с юга!
— Вот как? — Кузнецов уселся в постели, тряхнул гудящей после вчерашнего обеда, затянувшегося далеко за полночь, головой, потом решительно откинул одеяло и подошел к окну.
— Что там? — Неля из-под одеяла вылезать не стала, но голос ее звучал тревожно.
— Два дыма, — Витя зевнул. — То ли конные, то ли много очень народу идет. Ну да ладно, посмотрим. Никодим, буди гостей. Наверняка они хвост привели. Помнится, даже говорили про что-то вчера… — он опять зевнул. — Не помню.
Фогтий начал торопливо одеваться. Оставшаяся после двадцатого века одежда успела обтрепаться — на добытые у соседей «откупные» деньги рыцари «Ливонского креста» купили новую, и теперь ничем не отличались от прочих дворян своего времени: снизу льняные рубахи и тонкие шерстяные чулки, которые привязывались к рубахе шнурками; сверху — бархатные, суконные, парчовые кафтаны, дублеты, манто. Женщины получили настоящие баскиньи и вестидо — и теперь на любом историческом фестивале могли бы смело претендовать на приз за аутентичность наряда. Причем довольны оказались не только три дамы, провалившиеся в прошлое вместе с фестивалем, но и местные сервки, взятые рыцарями в наложницы — они и в тайных мечтах не могли представить, что когда-нибудь станут носить богатые дворянские платья.
