— Господь да благословит тебя, юный друг, — проговорила ласково старая женщина, обращаясь к Герду, который в это время принес и поставил перед ней наполненный кубок и закуску.
— Что это значит, Герд? — спросила с неудовольствием Микя.
Юноша ответил:
— Я заплачу вам наличными деньгами из своего кармана за все это, или удержите из моего жалованья; но отец и мать учили меня быть почтительным к старым и немощным людям!
— У тебя дерзкий и болтливый язык, парень! — возразила Микя сердито, и на лбу у нее появились гневные складки.
— Покойный мастер Кампенс этого бы не сказал, — ответил Герд, уходя снова в угол.
— Молчи, негодяй! — вскричал Ян, вскакивая с места, и с жаром продолжал:
— Ты будешь учить меня, какой прием я должен оказывать матери? Бутылку шампанского подать сюда, дерзкий болтун! Лучшее, что есть у нас в доме — все для нее!
— Я очень благодарна тебе, добрый Ян, — сказала мать взволнованным голосом. — Ты моя плоть и кровь, и ты не станешь слушаться злой женщины, которую Отец Небесный послал для твоего испытания. Вы, сударыня, хотите прогнать меня отсюда вашей бранью? Но я останусь здесь назло вам: я хочу видеть, как далеко зайдет ваша несправедливость и слабость моего сына!
Микя с бешенством наступила на ногу своего мужа и с развязностью развалилась на стуле.
Аделаида с этой минуты как будто не замечала вовсе присутствия невестки и обращалась с речью исключительно к сыну.
— Я очень устала, мой Ян: меня утомило пребывание в этом городе и все, что мне пришлось здесь испытать. Но я хотела и должна была тебя еще раз видеть. Желание это привело меня сюда. Как только стемнело, я решилась вернуться назад в город, несмотря на то, что меня выгнали отсюда по приказанию зятя. Мне сказал один человек, что ты вернулся, Ян, и, хотя бы меч висел над моей головой, я должна была обнять тебя еще раз.
Проговорив это, она сделала движение вперед с намерением в самом деле обнять его; но Ян уклонился и сухо спросил:
— Почему же вас выгнали из города? И зачем вы оставили ваш вдовий дом? Что могло заставить вас, почтенную женщину, вести образ жизни бродяги?
— Она пришла сюда для того, чтобы вымаливать подаяния, унижать тебя в моих глазах: я не избавлюсь от нее без неприятностей и огорчений. Годы, конечно, сделали ее озлобленной и назойливой.
Микя вся дрожала от гнева, тем более, что вдова заговорила опять, обращаясь к сыну и совершенно пренебрегая ее присутствием.
— У меня нет более никакого пристанища, дитя мое! Господин Гирике в конце концов выиграл тяжбу и отнял у меня последнее достояние. Стала ли бы я просить у тебя какой-либо помощи, сын мой, если бы я не находилась в таком безнадежном положении? Ты знаешь сам, что я не только вскормила тебя моим молоком как мать, но жертвовала для тебя последним, что имела, отказывая себе во всем. Я старалась урвать даже, что только было возможно, из наследства твоих сестер, для того чтобы послать тебя в Дельфт и Девентер и поддержать тебя во время твоего пребывания в Амстердаме.
— Правда ли то, что говорит эта женщина? — спросила Микя, все еще сердясь, но тронутая последними словами матери.
Ян беспокойно задвигался на своем стуле и пробормотал.
— Все эти пожертвования были незначительны… Некоторые не дошли до меня… Потом, конечно, нужда заставила меня…
— Помилуй Бог! — продолжала Аделаида кротким тоном. — Я и не думаю напомнить тебе все это с какой-нибудь целью. Меня учили признавать, что имущество должно делиться между всеми людьми по справедливости. Что же говорить о детях и родителях! Может ли мать жалеть что-нибудь для своего ребенка? Это не только любовь, но и священное право детей. И если я обратилась к тебе, то, разумеется, только потому, что нужда меня совершенно принизила. И я нисколько не сердилась, когда ты отказал мне в помощи и наконец даже перестал отвечать. Я знаю, ты слишком благочестив и начитан в Священном Писании для того, чтобы оттолкнуть просящего, кто бы это ни был, родная мать или нуждающийся ближний, если бы у тебя не были связаны руки.
Ян молчал, терзаемый укорами совести, в ответ на повторенный Микей вопрос: «Правда ли то, что говорит эта женщина?»
