— Таков приказ епископа! — кричали толпе начальники и всех, кто приближался к вершине окопов, безжалостно сталкивали вниз.
Когда Вернер и Анжела подошли к лагерю, их окружили воины с расспросами. Вернер ссылался на полковника Зиттарда, и его готовы были пропустить, но те же солдаты ни за что не хотели пропустить Анжелу, несмотря на все заступничество Вернера. На ее просьбы воины отвечали насмешкой и грубыми словами:
— Прочь туда же, к остальным! Что нам от ее слез и смазливенького личика, — говорили они. — Она еретичка, как и другие, ну ее к черту!
Анжела тесно прижалась к Вернеру.
— Отстраните ее! — крикнул снова один из начальников, обращаясь к Вернеру. — Вы сами подозрительный человек, и горе вам, если полковник не поручится за вас. Пусть возьмет чума всех перекрещенцев!
Те же грозные восклицания, та же брань по адресу горожан раздавались по всей линии лагеря. Несчастные видели впереди раздраженного врага, кипевшего страстью, а позади, на стенах города, смеялись им вслед драбанты царя. Друзья и более сострадательные люди вынуждены были беспомощно смотреть на это изгнание.
Так борьба на границе лагеря продолжалась, и только иногда среди угроз копьями и мушкетами раздавалось кое-где ласковое, успокоительное слово духовного лица. Находившиеся в лагере священники среди криков и брани старались внушить несчастным надежду и терпение. Один из этих служителей церкви, особенно почтенного вида, озабоченный и грустный, приблизился к тому месту, где Анжела с последним усилием сопротивлялась солдатам, пытавшимся разлучить ее с Вернером и сбросить вниз, к другим.
Анжела заметила развевающийся плащ священнослужителя.
— О, батюшка, достойнейший господин мой, помогите, помогите! — воскликнула она, в отчаянии кидаясь к его ногам.
— Ты ли это, дочь моя? — спросил Зибинг и, обращаясь к воинам, стал увещевать из кротко и любовно.
Обессилевшая Анжела судорожно прижалась к груди Зибинга, видя в нем последнюю надежду на спасение.
— Спасите меня или дайте умереть на ваших руках! — проговорила она, тяжело дыша.
— Господь милостив. Его святая воля! — сказал священник.
Но разъяренные воины не сдавались на увещания.
— Чего надо попу? — кричали они. — Разве не приказано нам гнать всех, кто придет из города? С какой стати щадить эту тварь. Вот еще одна еретичка пришла искать смерти нашего епископа!
Слабые руки Зибинга не в состоянии были долее защищать молодую женщину. «Милость!» — громко пронеслось по рядам воинов.
Благородный Менгерсгейм ехал на коне вдоль вала и успокаивал расходившихся солдат.
— Это ваши земляки. Они такие же люди, как и вы. Пощадите несчастных голодающих, впустите их и дайте им подкрепиться. Я отвечаю за все. Епископ сам по возвращении одобрит мой поступок.
Ярость толпы утихла, и умиленное рыдание было ответом седовласому вестнику мира.
Зибинг обнял трепещущую девушку.
— Приди и ты, страждущая и обремененная, — проговорил он, — и я успокою тебя! Идем, и сегодня же ты увидишь твоего Ринальда.
— Ринальда?… О, ангел-утешитель! Он жив, он помнит обо мне!
— Он жив, но не пугайся, если я скажу, что ты найдешь его в оковах. Твоя рука разрушит эти узы, любовь твоя освободит его дух из заблуждения и вернет его в семью друзей.
Почтенный кустос повел невесту Ринальда на косогор, где была расположена квартира графа Уберштейна и развевалось знамя епископа.
Глава VIII. Пожалования и мученичество
Несколько часов продолжалось начавшееся с восходом солнца изгнание из Мюнстера голодных старцев, жен и детей. Полицейские вламывались в дома и силой тащили на улицу несчастных, прятавшихся от бесчеловечных гонителей.
— Долой бесполезных дармоедов! — кричали палачи.
Ничто не могло помочь несчастным — ни заступничество, ни поручительство, ни даже подкуп. Многие изгнанники равнодушно шли навстречу своей судьбе. Не все ли было равно им, где найти смерть — в своем ли доме или под открытым небом? Лихорадка свила себе гнездо в жилищах бедняков.
Длинной вереницей потянулись изгнанники к городским воротам, безропотные, покорные, как стадо овец. До шлагбаума, за который запрещено было выходить здоровым и сильным, провожали несчастных родные и друзья, стараясь внушить им надежду и бодрость. Вот почему в этой толпе нищих пестрели иногда и кафтаны царских слуг.
