Ян Бокельсон, так странно изображавший из себя вестника мира, отдохнул немного, подозвал к себе нескольких из своих приверженцев с белыми флагами в руках и продолжал более спокойно:
— На что нам свобода тела, если души наши лежат в оковах? Вы, лютеране, притупившие душу, вы заслуживаете того, чтоб епископ надел на вас тяжелые цепи! А вы, паписты, достойны вражды евангеликов, потому что вы еще ревностнее ратуете против свободы веры! Но из-за вражды и ненависти гибнет царство! Что случилось с лягушками, избравшими себе в цари аиста? Какая участь постигла голубей, вступивших в союз с ястребом? О, мужи Мюнстера, страшитесь вражды, страшитесь коварства лукавого епископа! Но более всего страшитесь гнева Отца Небесного, который не любит кровопролития и братоубийства! Послушайте, что скажут нам герольды мира!
Посланцы анабаптистов смело пошли навстречу бургомистру Тильбеку, и мирные переговоры начались в лагере староверов. Тильбек и его друзья склоняли народ и совет на сторону новых пророков, и еще ранее полудня между противниками был заключен договор. Он гласил: каждый может верить так, как ему нравится; анабаптистам не запрещается отправлять богослужение по их обычаям; всем недовольным договором разрешается выселиться из Мюнстера со своими родственниками и имуществом, но не разрешается брать в дорогу жизненные припасы.
Мир был отпразднован залпом из всех находившихся в городе пушек; епископ, стоявший уже у ворот, в горе и гневе повернулся к городу спиной, так как бледные каноники и огорченный воевода фон Вольбек привезли ему известие о том, какое поражение вновь нанесено было его надеждам.
За примирением последовали новые беспорядки. Недавние враги обнимались и братались; пророков торжественно носили по улицам; восторженные женщины снова видели небеса отверзтыми и полными видений.
— Кайтесь! — вопили наиболее исступленные. — Вот идет кровавый дождь!
И они показывали платки, которые казались одним обрызганными кровью, а другим — совершенно чистыми И по городу раздавался всеобщий покаянный вопль.
С дьявольской веселостью Гелькюпер тихо обратился к Ринальду, с удивлением глядевшему на это зрелище:
— Взгляните-ка на крышу дома Шверта, господин магистр. Виден ли вам золотой флюгер, который вертится в солнечных лучах и ослепляет толпу? Я не могу устоять от искушения положить забавный конец этому крику: он оглушил меня.
Гелькюпер взобрался на крышу, снял флюгер и вдруг: исчезли с неба все фигуры, кровь и пламя. Сумасшедшие женщины разом замолчали, переглянулись с удивлением и, сопровождаемые насмешками и хохотом народа, разошлись по домам.
Глава VI. Печальная масленица
Мирное вдовье жилище старой госпожи Вернекс наполнилось таким же гамом, какой стоял над всем взбудораженным Мюнстером. Всюду по комнатам хозяйки «Роз» валялись и громоздились лари и ящики, куда проворные руки прибирали вдовье богатство. Сама она, обессиленная годами и дородством, сидела в самой отдаленной запертой комнате со своей дочерью Штальгофен и племянницей Анжелой. Из рук кустоса Зибинга она принимала причастие и напутственную молитву, так как порешила навсегда распрощаться с родным городом.
Лишь только закончился священный обряд, сопровождавшийся обильными слезами, как прогремел пушечный выстрел; оконные стекла задребезжали, а сердца присутствующих учащенно забились.
— Что за новый ужас готовится нам? — спросила Вернеке, боязливо прислушиваясь.
Вошла Мета Михельсен, неутомимая ходячая сплетня. С побледневшим лицом — куда девалось ее злорадство! — сообщила она, что пророк Ян Маттисен только что дал знак к большой проповеди на рынке и что распространился слух, будто бы магистрат внезапно сместили и выбрали новый. Выселения приняли такие размеры, что анабаптисты хотят запретить отъезжающим брать с собой пожитки.
— Мне дурно! — простонала хозяйка «Роз». — Анжела, дитя мое, выгляни в окно, не подъехали ли наши повозки? Меннеман обещал прислать крепкую телегу и четырех лошадей. Теперь так трудно достать повозку, а мне не сидится на месте.
— Бедная женщина! — проронил Зибинг с искренним огорчением.
