Альберт Великий стоял перед алтарем, в глазах его впервые за много лет блестели слезы. Живая могила! Вот во что хотят они его превратить. Труд всей жизни оказался тщетным – его мысли не дойдут до людей, его дело будет уничтожено. Слепая ярость начала просыпаться в его душе. Бог, которому он посвятил жизнь, волю, труд, – отвернулся от него. Какой-то внешний, чуть слышный, но все же внятный голос шептал ему:
– Отрекись! Я дам тебе все, отрекись! Ты забыт, несчастный!
Проклятие уже было готово сорваться с его губ, когда внезапная мысль озарила сознание. Он поднялся с колен, чувствуя, что раздваивается. Одна часть его существа была полна горечью и сомнением – о, как слаба, как ничтожна она была! В другой вспыхнул спасительный гнев – гнев на себя самого.
– Дьявол! – медленно, с расстановкой произнес он. – Ты искушаешь меня! Но и в час муки – я сильнее! Что ж, лукавый, тебе нужна моя душа?
Альберт Великий схватил со стены тяжелый двуручный меч и вступил в круг.
Воздух в лаборатории отяжелел, исполненный напряжением.
– Ты, известный под именем Астарота, Бафомета и Сатаны, яви мне облик свой! Ты посеял и в моей душе сомнение, но хватит ли у тебя сил, нечистый, чтобы удержать такую душу? Явись! Я хочу видеть лицо твое! Заклинаю тебя именем Того, кто устанавливает законы и кому повинуется Вселенная, заклинаю тебя именем Того, чей образ я нашел в себе и еще не утратил! Священным именем Тетраграмматон заклинаю тебя – явись!
Вода в колбе, стоявшей в маленьком кругу, потемнела. Мрак наступал со всех сторон – тяжелый как свинец, он был полон ненависти.
Альберт Больштедский положил левую руку на пантакль Соломона, правая сжимала меч. Его воля уже проснулась, подобно мощному горну выдувая последние остатки зла из сознания и концентрируясь на колбе, над которой зависло и сгущалось темное облако.
Он знал, что такого опыта еще никто не проводил, но проявленная слабость требовала немедленного искупления. Он решил сосредоточить все демонические субстанции, сконцентрированные рядом, в конкретный символ и уничтожить его, освободив таким образом свое сознание от всего искусственно навеянного зла.
Взгляд мага перешел на лезвие меча, передавая оружию весь гнев, скопившийся в душе.
Повеяло холодом. Внутренним слухом он уловил нарастающий вой, не имеющий видимого источника. И вот, когда напряжение достигло предела, маг протянул руку и, взяв со стола жезл, быстро и сосредоточенно начертил в воздухе несколько фигур.
В зале поднялся ветер. Хлопала, мотаясь на петлях, деревянная дверь, но потревоженная стихия не смела ворваться в круг. Из соседнего помещения выбежал, сжимая метлу, Фома Аквинский и застыл на пороге, потрясенный открывшимся зрелищем.
Зависшее над колбой темное облако принимало очертания гигантской козлиной головы, оскаленной в зловещей ухмылке.
Альберт Великий попытался поднять меч. Руки не слушались. Мрачная, ненавидящая сила, внезапно проникнув в пределы круга, сковывала движения, путала мысль.
– Йод! – крикнул маг, чувствуя, как начинают повиноваться руки.
– Хэ! – сознание работало четко, концентрируясь на кончике меча.
– Вау! – его воля заполнила собой весь круг, выталкивая мрак.
– Хе! – он схватил меч обеими руками и поднял его высоко над головой.
За кругом клокотала тьма. Контуры головы козла нарастали, угрожая смять и поглотить.
– Иевохе! – воскликнул Альберт Великий и нанес удар.
Фома Аквинский наблюдал за происходящим как в полусне. Он видел извивающиеся черные языки, потянувшиеся через круг от козлиной головы к Учителю, видел мрак, сгустившийся до такой степени, что его можно было принять за плотное вещество, и… свет – то ослепительное, сверхъестественное сияние, объявшее сверкнувший над головой Учителя меч в тот момент, когда он по рукоять погружался в кошмарное видение.
Страшной силы воздушный удар отбросил его за порог, одновременно опрокинув горн и разметав по залу реторты, горшки и тигли. Шатаясь, Фома Аквинский поднялся на ноги и, переступив через сорванную с петель дверь, заглянул в лабораторию.
Все помещение заливали потоки света – золотистого, теплого, всеобъемлющего. Альберт Великий стоял на коленях, раскинув руки. Глаза его были прикрыты, седеющие волосы развевались.
