Одно к одному: неожиданно вышли из строя пропановые баллончики, и мы теперь на холодном пайке, запивая его горячим чаем (электрические чайнички), — и на том спасибо. Даже китайская забегаловка в ближайшем Нортвилле оказалась из рук вон дурной — особенно в сравнении с аутентичными блюдами в нашем куинсовском Чайна-тауне.
Странная штука, но, вернувшись в Нью-Йорк и помня о преследовавшей нас подлюге непогоде, я все чаще думал об этом лесном кафедрале из высоченных, уходящих в небо, а иногда многоствольных сосен с вязким пахучим соком на золотистой чешуе, который, если засыхал и обрастал пепельным покровом, надо было на него подышать, чтобы вызвать прежний терпкий аромат древесной смолы (школа Лены Клепиковой). И не однообразно вечнозеленые ветви, а с ржавыми мертвыми вставками, и вся земля была усеяна рыжими иглами и пружинила под ногами: если подпрыгнуть — то к небосводу. На своем веку я повидал немало классных кафедралов, дуомо, соборов — один семибашенный в Лане чего стоит! — не говоря о классических в Реймсе, Шартре, Руане, Страсбурге, Флоренции, Бургосе, Милане, Кёльне, Нотр-Дам, наконец, и проч., но теперь не знаю, какой кафедрал лучше, — каменный или сосенный, рукотворный или нерукотворный? Да и есть ли такое противостояние, если творящие руки сами сотворены Творцом? Человек заместитель Бога на земле, оба — творцы, гений — прямое доказательство существования Бога, созданное гением создано при Его прямом участии, под Его диктовку: Парфенон, Реквием, Божественная комедия, Дон Кихот, теория относительности. Я уж не говорю о созданном самим Богом — Библии: Иов, Исайя, Иезекииль. Где разница между руко— и нерукотворным? А возомнивший себя Богом Виктор Гюго, который на самом деле Виктор Юго, тот и вовсе считал, что художник творит наравне с Богом.
Наравне с кем творит Бог?
Что было до Бога? Радуга-дуга, которую Он положил заветом между собой и землей? Или Он же ее и создал за пару дней до человека?
Вся беда в том, что я столько сложил слов из букв, а из слов книг — повторы неизбежны. А сколько книг я прочел, чтобы упомнить, что писали другие? Про сводчатый кафедрал из сосен и Бога в радуге я писать прежде не мог, так как видел их впервые, и дождь с холодиной были небольшой платой за такое — в полном смысле божественное — расширение опыта. А Лена еще жалуется, сидя под проливным в машине, что если бы можно было вертануть время вспять, она бы вчера, когда выглянуло солнышко, укатила обратно в Нью-Йорк. Кому бы тогда явился Бог сквозь доисторическую радугу во всем своем калейдоскопическом блеске и великолепии?
На исходе очередной из десятых годов — какая разница какой? Кто знает, может, это мой последний год — надо торопиться. Лучшие из лучших, с кем мне подфартило на этом свете, пусть и старше меня — Окуджава, Слуцкий, Эфрос, Бродский, Довлатов, — давно уже на том, а я доживаю заемные у Бога годы. Жизнь продолжается — да здравствует мир без меня! Чужой век, чужое тысячелетие, чужое лихолетье, чужое время, чужая-расчужая жизнь, все чужое. Сам себе чужой. Узнал бы я сам себя: тот Владимир Соловьев этого Владимира Соловьева? А этот — того? Что во мне прежнего? Кто я самому себе: двойник или тезка-однофамилец? Отошли мои вешние воды — сколько мне осталось зим? или вёсен? Если ты видел лето, осень, зиму и весну, то ничего нового тебе больше здесь не покажут, — слегка перевираю, переиначиваю цитату. Осмелюсь не согласиться здесь с моим домашним учителем имярек: Бога, явленного в радуге, я видел этой осенью первый раз.
И думаю, в последний.
