— Он меня больше не хочет.
— Я не хочу тебя хотеть, — парирует Альтман.
Было — не было, но оправдательная формула импотенции — гениальная. Вот только кто автор, не знаю — Альтман или Довлатов?
И сколько таких забытых историй, не вошедших в Сережины «Записные книжки»!
— Вы мне достались в наследство от Сережи, — говорит мне Лена.
— Это вы мне достались в наследство от Сережи, — говорю я.
На самом деле ни то ни другое. Лена совсем не «Сергей Довлатов сегодня», а сама по себе. Как была и при его жизни. Независимая натура. Умный человек. Красивая женщина. Сережа с некоторым удивлением говорил мне, что столько лет вместе, а Лена до сих пор волнует его сексуально. Пора наконец и мне признаться: я всегда испытывал к Лене Довлатовой тягу, род влюбленности, если хотите…
Жизнь подступает ко мне со всех сторон — через поры снов, через накат событий, через возрастной реал, через грядущую смерть. Сплошной Элизиум, пусть кто-то еще жив и переживет меня.
А после помянутых вечеров — перепив, переед, недослых, недосып — ночь буйных снов и железобетонных эрекций, какие не всегда испытываю с Леной (Клепиковой). Сам по себе стоит сильнее, чем на нее. С ней — встает постепенно, а тут вдруг и не усмирить. Лена в соседней комнате, грех будить, да и не уверен, донесу ли мой разгоряченный.
Есть у меня заветная подушечка — а сплю я на четырех, — на ней мне снятся особо занимательные, возбуждающие сны. Одолжить? Нет, не волшебные сны, а волшебную подушечку, в которой снов — до фига. Стоит положить на нее голову, как клонит то ли ко сну, то ли к смерти, и сны начинают сниться еще до того, как засыпаю, стоит закрыть утомленные чтением глаза, а потом просыпаюсь и долго не могу прийти в себя: где я?
Promontorium Somni, глыба снов.
Снился в виде большого мотылька мой любимый покойный сиамец князь Мышкин с его вечным страхом и нервами — я придерживаю штору, а он влетает и вылетает. Как вбегал с балкона в комнату и выбегал обратно, пока я завтракал. Само собой, я всех своих котов обожал и люблю оставшегося Бонжура, но таких, как Мышкин, у меня не было и уже не будет. Хорошо хоть, является мне во сне, пусть и в виде ночного мотылька. Или вот ношу его на руках, как дитя малое, — увы, опять во сне. Не забывай меня, Мышкин, прилетай чаще, ангеленок. Явись, возлюбленная тень, мне на смертном одре, встреть меня на том свете, как любезное сердцу доказательство существования потустороннего мира.
— Ты уже разговариваешь с самим собой? — говорит Лена, входя ко мне в комнату.
— Я разговариваю с котом — по любому поводу и на любые темы. — И указываю на Бонжура.
Очередной сон с ушедшим поездом. Я с какой-то группой, и вот на перроне не оказывается ни группы, ни двух моих чемоданов, ни корытца какого-то мальчика — что за мальчик? Что за корытце? А двери в поезде уже даже не закрывают, а задраивают навсегда. И мы с этим мальчиком бежим на лужайку, где были до того и где находим два моих чемодана и его корытце, но что нам теперь делать? Что делать, что делать, думаю я, проснувшись, и вдруг до меня доходит, что мальчик — это и есть я, а я — это мальчик. И тогда мы с ним окончательно просыпаемся и лежим недоумевая.
Мальчик умер?
А на следующий день, опять во сне, я покупаю билеты куда-то заранее, за два месяца, чтобы не опоздать. Что все это значит?
Жека уезжает на месяц в Бутан, и мне приснилось, что его кусает змея в гениталии. Рассказываю и предупреждаю быть осторожным со змеями.
Снится мой папа с двухлетним Жекой, что и на самом деле было в жизни, но потом с семилетним, до которого папа не дожил, а потом с семнадцатилетним — тем более. Мертвый — с живым.
Снилось — страшно записывать, — что Жека умер, опередив меня. Я не управляю своими снами. Если литература — это управляемые сны, то что есть неуправляемые сны?
«А сны твои — они бывают вещи?
Иль попросту все мчится колесом?»
«Да как сказать, те — вещи, те — зловещи».
Я слышал, что сны сбываются, но в обратной перспективе, — долгих лет ему жизни. В моем представлении он так и остался тринадцатилетним мальчиком, и я за него беспокоюсь, как когда-то в Венеции на пляже, когда он потерялся и мы с Леной думали, что недосмотрели — утонул.
