— Рад познакомиться с вами, коллеги.
Мы были польщены, по больше нас просиял наш Николай Николаевич.
Генерал Биязи научил нас многому. Среди прочего — безукоризненным военным манерам. Они в его представлении прежде всего включали точность. Он никогда не действовал по пословице «Начальство не опаздывает, оно задерживается», не задерживался и не опаздывал ни на минуту. Но и подчиненным опозданий не спускал. В особый гнев его приводило опоздание минутное.! «От опоздавшего на десять минут требую объяснения — у него должна быть причина. Наказать накажу, но объяснения должен выслушать. Опоздавшего на минуту наказываю сразу — это распущенность», — говорил он.
Хорошие военные манеры в представлениях генерала Биязи включали в себя вежливость по отношению к мужчинам и галантность по отношению к женщинам. Если к нему в кабинет входила женщина, он неизменно вставал. В ту пору в армии, а особенно у нас в институте, служило много женщин, и генерал, разговаривая, например, с начальником кафедры, женщиной в звании майора, говорил с ней, как полагается говорить генералу с офицером, начальнику с подчиненным, но никогда не забывал, что перед ним женщина.
Был он вспыльчив. Но в гневе не кричал, и уж тем более, не бранился. Биязи в гневе понижал голос и начинал говорить холодно-язвительно. Это действовало сильнее крика. Однажды он столкнулся на плацу с группой молодых военных преподавателей. Мы были возбуждены каким‑то происшествием, обсуждали его громко, употребляя отнюдь не литературные выражения. Мы еще не успели заметить начальника института и отдать ему полагавшегося приветствия, как он заметил и услышал нас и произнес всего три слова:
— Офицеры! Интеллигенты! Филологи! — Мы были готовы провалиться сквозь твердь плаца.
Когда в августе 1945 года я доложил генералу о возвращении из Берлина к постоянному месту службы и на его вопрос «Что было особенно любопытно?» рассказал, как допрашивал пленных из Западного батальона переводчиков вермахта и об особенностях применявшейся у них методики обучения, он не имитировал интереса. Ему было действительно интересно. Генерал тут же вызвал тех, кого это касалось по должности, и приказал мне — Повторите еще раз! А потом:
— Готовьте подробное сообщение!
Не знаю откуда, но наш генерал узнавал о наших личных тревогах и заботах. Мне нужно было привезти домой жену из больницы. Она была очень слаба. Такси тогда в Москве еще не ходили, «левак» был нам не по средствам. Меня неожиданно вызвал адъютант генерала и сказал, что начальник института на следующий день дает мне свою машину. Такое не забывается!
Впрочем, иной раз об этом у нас шли споры — что стоит за таким поведением генерала: искреннее движение души или любовь к популярности. А это ипостась все той же проблемы — быть или казаться?
Однажды наш генерал проводил с нами беседу о военной психологии. Он привел такой пример.
После тяжелого сражения и перед сражением еще более тяжелым Наполеон обходил походный лагерь. Он увидел, что один из его гренадеров, стоя на часах, уснул и у него из рук выпало ружье. Тягчайшее воинское преступление! Надо вызывать караульного начальника, снимать часового с поста, отдавать под суд. Кара за сон на посту — вплоть до смертной казни. Однако Наполеон поднял выпавшее ружье и сам стал на пост вместо спящего гренадера. Когда разводящий привел смену, Наполеон сказал ошеломленному капралу: «Я приказал часовому отдохнуть!» Император был единственным, кто, кроме караульного начальника, имел право сменить часового на посту. На утро об этом узнал весь лагерь, к началу сражения — вся армия. Генерал рассказал нам эту историю с истинным восхищением.
— Каково! — воскликнул он. Однако его восторг разделили не все. Завязался спор. Генерал дал высказаться всем нам, начиная, по старинному воинскому обычаю, с младших по званию.
— По-моему, это актерство! — сказал один из нас.
— Ради поднятия боевого духа можно и по-актерствовать, — сказал генерал. — Будто бы Суворов не актерствовал! В масштабах предстоящего сражения один уснувший гренадер сам по себе вряд ли встревожил бы Наполеона, но ради укрепления дисциплины он мог сыграть ярость. А он сыграл чуткость и не просто не наказал солдата, а стал на его пост часовым. Подчеркнул: «Я тоже солдат». Если для пользы дела полезнее выглядеть снисходительным, добрым, зачем показывать себя злым, грозным, мстительным?
