Проникнуть вглубь прошлого — прочитать прошлое.
Интерпретация мира в связи с техникой, в свете техники. Мир, доступный прочтению, дешифровке.
Чтобы подвести итог, скажу, что вера в неизменность прошлого является следствием дефекта духовного зрения. Мне скажут: "Само по себе прошлое неподвижно, изменяется только наше отношение к нему. Но не нужно ли здесь быть идеалистом и считать, что прошлое неотделимо от нашего к нему отношения?" Еще могут сказать: "Является незыблемым фактом, что Пьер совершил такое-то действие в такой-то момент времени; но только интерпретация этого действия может быть различной, и она является внешней по отношению к реальности самого Пьера и его действия". Но я уверен, что это последнее утверждение неверно, хотя совершенно не могу этого показать. Мне кажется, что реальность Пьера — бесконечно трансцендентная по отношению к его действию — вовлекается в эту интерпретацию, которая возобновляет и воссоздает его действие.
Возможно, эта идея абсурдна; посмотрим. Но я охотно бы сказал, что реальность Пьера каким-то образом составляет одно целое с его возможностями, осуществляющимися в его действиях, в той данности, которая претендует считаться неизменяемой. Это бесконечно ясно на высшем плане, на христологическом уровне, но становится все более и более смутным и неопределенным по мере погружения в обыденность. Но обыденность — это лишь предел; значение романтизма состоит в том, что он показал нам, что его не существует и не может существовать.
Моя история для меня непроницаема; она моя лишь постольку, поскольку мне не ясна. В этом смысле она не может быть интегрирована в мою систему и, возможно, даже ее разрушает.
Все это, я чувствую, должно быть проработано. В сущности, "моя история" — понятие неясное. С одной стороны, я рассматриваю себя как предмет возможной биографии. С другой, говоря о некоем собственном внутреннем опыте, я разоблачаю иллюзию, которая составляет сердцевину всякой биографии, я расцениваю всякую биографию как фикцию (на это указывает моя заметка о статье Гоголя, прсвященной Шлецеру).
Подумать об автономии: мне кажется, что можно законно говорить об автономии лишь в плане управления. Может ли познание — акт познания или его результат — быть уподоблено управлению?
Управление родовым имением, состоянием. Сама жизнь уподобляется имуществу и рассматривается как подлежащая управлению. Здесь есть место для автономии; но чем ближе мы подходим к творчеству, тем меньше можно говорить об автономии, или о ней можно говорить только на низшем уровне, связанном с использованием: художник, пользующийся своим дарованием, например.
Идея автономных (научных) дисциплин; она также интерпретируется в связи с управлением. Идея определенного предмета эксплуатации, имущества или капитала, которые используются по какому-либо назначению.
Эта идея теряет всякий смысл по мере восхождения к понятию философского мышления. Да, это так; дисциплина рассматривается как поле или способ эксплуатации.
Связать это с самим понятием истины; объяснить понятие скрытых очертаний, которое используют те, кто верит, что разум должен быть автономен в поисках истины. Это мне пока еще не вполне ясно. Мне кажется, что всегда исходят из двойного понятия поля, которое необходимо для эксплуатации, и оборудования, которое сделало бы ее возможной. Как будто мы отказались признать, что это оборудование может быть предельно совершенным. Идея жульничества, которую объявляют невозможной для реального осуществления.
Я стараюсь думать, что идея автономии связана с определенным родом редукции или обособления субъекта. Чем полнее я погружаюсь в деятельность, тем менее законно можно говорить, что я автономен (в этом смысле философ менее автономен, чем ученый, сам ученый менее автономен, чем инженер). Автономия связана с существованием некоторой строго ограниченной сферы деятельности. Если это так, вся кантианская этика основывается на чудовищных противоречиях, на спекулятивной аберрации.
Моя жизнь, рассмотренная во всей полноте ее содержания — предположим, что такое рассмотрение возможно — не кажется мне руководимой (ни мной, ни кем-то другим). И именно потому, что я сознаю ее непостижимой (см. записи от 8 февраля). Между управляющим и управляемым должно существовать известное соответствие, которое здесь исчезает. В системе моей жизни управление подразумевает искажение (впрочем, искажение, необходимое в одном отношении, но кощунственное в других).
