— Почему ты не спишь? — повторила она. — Что-то с Тезеем?
Он сто раз говорил дочери, что не ясновидец. Что не связан с внуком больше, чем иной, самый обычный дед. Он сто раз говорил, а Эфра сто раз не верила.
— С мальчиком все в порядке.
— Не ври мне.
— Все в порядке. Его гидромолотом не перешибешь, нашего мальчика.
— Правда, — с удовлетворением произнесла Эфра. Еще с минуту она вглядывалась в лицо отца, затем поправила халат, сползший с плеча, и опустила на тумбочку, стоявшую возле кровати, стакан с водой. Стакан она принесла с собой. — Ты говоришь правду. Тогда что? Убили аватара? В Кекрополе? Я помню, ты говорил, что ждешь. Его убили?
Она всегда была сообразительной. Угадывала мысли отца, как никто. Когда материнская любовь не туманила ее рассудок, Эфра мгновенно связывала воедино причины и следствия.
— Да. Я ждал, и кого-то убили. Его или ее, не знаю.
— Тебе плохо? Вызвать врача?
— Я в порядке.
— Связаться с Тезеем?
— Утром.
— Ты уверен?
— Врач только зря приедет. А Тезей… Что я могу сообщить ему, кроме факта убийства? Место, спросит он. Имя? Время?
— Время. Тебе известно время.
— А толку? Мальчик станет нервничать, суетиться, наделает глупостей…
— Утром ты сможешь сообщить ему что-то, помимо факта?
— Нет.
— Тогда я тебя не понимаю.
— Утро лучше. Мой опыт подсказывает, что утром делают куда меньше глупостей, чем ночью. После восхода солнца дураки умнеют, а умные действуют осторожней.
— Что еще подсказывает тебе твой опыт?
— Что это убийство первое, но не последнее. Значит, время терпит. Прошлый цикл насчитывал пять смертей. Во всяком случае, я отследил именно пять.
— Выпей воды.
— Не хочу. Я попробую заснуть.
— Дать тебе снотворное?
— Не надо. Спокойной ночи, Эфра.
— Спокойной ночи, папа.
Последние две реплики прозвучали чистым издевательством.
Ветер трепал лужи, как тузик — тряпку. Метались, плясали в воде отражения фонарей. Родившийся и возмужавший в лабиринте узких, заставленных мусорными баками переулков на восточной окраине Кекрополя, ветер был из местных, гнилой сявотской породы. Налетчик, воришка, жулик, он выныривал из подворотен, выскакивал из-за угла, отвешивал затрещину: сбить с толку, выхватить, что подвернется — и наутек, пока жертва не опомнилась, не бросилась в погоню.
Тезей надвинул шляпу на брови. Не помогло. Тогда он сунул руки в карманы и втянул затылок в плечи, но шага не замедлил. Ну-ну, издевательски присвистнул ветер. Не свисти, сказал ему Тезей. Денег не будет, понял? Это ветер понял и, разочарованно фыркая, унесся искать добычу посговорчивей. Блики в луже, которую он задел крылом, рябили ядовитым багрянцем. Выше и дальше, намекая, что поздним гостям следует поторопиться, рдела вывеска бара «У Силена»: неоновый контур, хитрая физиономия сатира.
Сатир щурился, надвинув на глаз косматую бровь.
Дверь, шлюха-притворщица, взвизгнула, жалуясь на насилие, когда Тезей толкнул ее. С костяным перестуком колыхнулась коралловая завеса: окаменевшие останки существ, населявших теплые моря планеты миллионы лет назад, без жалости нанизали на прочные флюорокарбоновые нити и подвесили к низкому потолку. Дробный шепот прозвучал еще раз, и завеса сомкнулась за Тезеевой спиной. Лестница, ступени ведут вниз, поворот налево; второй ряд кораллов, близнец первого. Щуриться, уподобясь сатиру, не понадобилось: вряд ли тут было намного светлее, чем на улице. Сумрак бара, разместившегося в цокольном этаже дома, хаотично подсвечивал лишь тусклый неон да угольки сигарет. Сатир, рогатый хитрец, охранял последний оплот вольных курильщиков, не позволял океану запретов и ограничений, расплодившихся без числа, сомкнуться над пристанищем изгнанников.
Тезей не курил, но здесь ему нравилось.
Электролазурь. Мрачный кармин. Болотная зелень. Мазки противоестественного, мертворожденного света выхватывали из клубов табачного дыма фрагменты, детали, наброски без завершения. Чей-то резко очерченный, карикатурный профиль в обрамлении черных провалов теней; рука со стаканом, где вязко колыхалась адская смола; дряхлый музыкальный автомат, стеллаж с рядами пыльных бутылок…
— Как всегда?
