За все это время он лишь однажды обратился к незабвенному образу председателя районного исполнительного комитета Ивана Акимовича Волкодрало, который, узрев завершенное творение, долго стоял перед картиной в великом потрясении, потом нервно попытался расчесать пятерней свою лысину и, кратко молвив загадочное «Мать вою, чертов сын, оглоблей под микитки! Чи ты, парубок, глузду зихав?», покинул художника в явном смятении, вернувшись в исполком, Волкодрало не менее часа разглядывал себя в зеркало, после чего несколько повеселел и со словами «не так страшен черт, як его малюют» приказал учителя рисования к нему не пускать, даже если Бузулуцк загорится сразу с четырех сторон. Он и на улицах стал избегать персонального живописца и даже перестал ездить на своей «волге» мимо школьного здания, хотя кратчайшая дорога к исполкому пролегала именно там.
Попытки любопытствующих увидеть портрет председателя исполкома успехом не увенчались. Гладышев от настойчивых просьб отмахивался, подкупы спиртным игнорировал и лишь однажды в застольной беседе с учителем географии Валерием Федоровичем Хоперским, которого все учившиеся в бузулуцкой школе иначе как лобусом не называли, признался, что председателя исполкома он писал в сюрреалистической манере, до которой погрязшие в натурализме провинциалы просто недоросли.
Портрет предисполкома Волкодрало учитель рисования держал на чердаке, куда однажды залез известный бузулуцкий охламон и бездельник Ханя. Хотя Ханя с детства был дебиловат и по той причине отважен и бесстрашен с чердака он бежал с паническими криками и позже когда его просили описать портрет, неумело крестился и делал руками непонятные беспорядочные жесты, которые ясности в содержание картины не вносили. Впрочем, что возьмешь с известного всему району дурачка?
Степан Николаевич Гладышев на площадь явился с мольбертом. Увидев полуобнаженных и голоногих легионеров, он несколько оживился, а когда центурион начал свою речь, учитель расцвел и забормотал, пугая окружающих:
— Латынь! Господи, да это же настоящая латынь!
Расталкивая окружающих, учитель рисования полез в первые ряды, протиснулся к размахивающему руками центуриону и, несмело мекая и спотыкаясь на слогах, обратился к нему с непонятной окружающим фразой.
Центурион не расслышал и переспросил. Выслушав запинающегося, вспотевшего от напряжения Гладышева, он все-таки понял его, заулыбался, хлопнул учителя рисования по плечу и что-то принялся ему втолковывать. По лицу учителя было видно, что некоторый смысл из сказанного плечистым начальником неизвестных голодранцев он улавливает.
Гладышев поднял руку, призывая к молчанию. Жест, естественный для центуриона, в повторении его учителем рисования выглядел несколько комично, но заинтригованная происходящим толпа покорно замолчала. Гладышев зачем-то снял берет, скомкал его в руке и громко сказал:
— Товарищи! Это не кино и не маскарад. Товарищ Птолемей Прист является предводителем доблестного римского отряда, посланного ихним цезарем, и наш город отныне и на вечные времена является владением Великого Рима и его божественного императора! Товарищ Прист призывает вас не создавать беспорядков и отказаться от ненужного сопротивления. Правление императора будет милостивым, а установленные в пользу Великого Рима налоги — невысокими. Он говорит…
Толпа всколыхнулась, загудела — сразу было видно, его упоминание о налогах никому не понравилось. А кому может понравиться требование заплатить деньги невесть что? Стоящий среди учителей Глобус обличительно указал на учителя рисования и безапелляционно заявил:
— Предатель! Вот он, наш бузулуцкий Квисслинг!
Квисслинга бузулукчане оставили без внимания, мало ли какие слова могут прийти в голову начитанному и полысевшему от излишнего ума педагогу, но на предателя молодежь отреагировала сразу. Задиристый звонкий голос из задних рядов радостно закричал:
— Мочи козлов! Бей их, пацаны!
Римские легионеры поняли это без перевода. Гладышев и слова сказать не успел, а шеренги за центурионом железно лязгнули, обнажая короткие, но устрашающие лечи. В толпе тонко завизжали женщины, бузулукчане шарахнулись к выходам с площади, в воздухе повис тяжелый мат и запахло кровавой дракой, но центурион поднял ладонь и горячо заговорил, а учитель рисования с уже меньшими запинаниями принялся переводить:
