Когда мы прибыли, театр уж был полон, ложи блистали. Взвившись, зашумел занавес, и мы увидели полувоздушную, послушную одному лишь смычку Истомину, которая то медленно кружила, то устремлялась вперед в стремительном прыжке, подобная мыслям моим, которые то вращались вокруг Пушкина, то вдруг устремлялись к Жоржу. Внезапно внимание мое отвлекло появление некоего молодого денди, также чем-то напомнившего мне Пушкина, вел он себя крайне беспардонно, наступал на ноги зрителям, пялился в лорнет на дам, и только раз взглянул на сцену, надо сказать, с неимоверной скукою, едва скрывая зевок. Весь его облик и поведение вызвали во мне сильнейшее возмущение, я даже наверное высказала бы его вслух, если бы не скачущие по сцене амуры, черти и змеи, которые, к везению юноши, сумели вновь привлечь мое внимание. Мы вернулись с Жоржем домой глубоко за полночь и были в прекрасном расположении духа. Я тогда впервые осознала, и осознала со всей отчетливостью, что искусство не только развлечение ума, но и душевное лекарство, способное поддержать и утешить в тяжелую минуту. С тех пор всегда в тяжелую минуту я находила подлинное утешение в общении с искусством, подле моей кровати неизменно находился томик стихов или глубочайший филозофический роман. Через несколько дней мы вернулись в поместье, и жизнь наша потекла как прежде.
...
Шли годы. Эти два незамысловатых коротеньких слова "шли годы" вбирают в себя множество скоротечных мгновений, на которые мы не имеем никакой привычки обращать внимание, но из которых неопровержимо и неумолимо и состоит наша жизнь. Завтраки сменялись обедами, обеды ужинами, в гардеробе появлялись новые наряды, а старые отказывались прислуге, на охоте досадным образом гибли роскошные породистые псы, а по весне двор снова наполнялся щенячьим визгом и тявканьем, времена года мелькали, словно листы раскрашенного альбома, с головокружительной быстротой, кое-где делались закладки, а какие-то страницы и вовсе казались нечитанными, родилась Аннушка, внешность моя, равно как и нрав, подверглись значительным переменам, я стала степеннее, терпимее, в облике моем прибавилось значительности, выразившейся также в увеличении веса моего тела, Жорж Аннушку обожал сверх всякой меры, к Маше относился несколько прохладнее, но все равно все в нашем семействе было хорошо. Регулярно, каждую зиму, мы переезжали в Москву, часто навещали Петербург, посему никакие новшества жизни не ускользали от нашего внимания. Само собой разумеется, что особый интерес во мне вызывало все, что касалось Л.Т. Поначалу, помнится, особенно тщательно и с большим жаром дискутировался вопрос относительно его происхождения, говорили даже, что он из сирот, и что якобы один граф, не имевший детей и под конец жизни овдовевший, усыновил беднягу, оставив ему после своей смерти все состояние, а также и титул. Другие рассказывали, что он незаконнорожденный сын известного богача и распутника барона Ф., что барон в конце концов признал незаконного своего отпрыска, откуда и происходит его положение в обществе и средства. Далее, якобы молодой граф-наследник учился в Европах, где помимо различных языков познал также историю и философию, что позволяет его теперь отнести к образованнейшим людям нашего времени. Несмотря на длительное пребывание за границей, говаривали, что граф славится любовию своей к родному отечеству, и в особенности к простому русскому мужику, для совершенствования которого открывает повсюду столовые и школы. Эти слухи об Л.Т. глубоко впечатлили меня, и я в течение нескольких лет собирала в поместии своем крестьянских детей и девушек и читала им вслух из истории, географии и права. Так было положено начало нашей с Жоржем просветительской деятельности. Особенно я сошлась с Марфенькой, сиротой, потерявшей родителей во время последней эпидемии чумы. Она сделалась для меня второй дочерью, я воспитала ее и дала ей образование, как и другим моим детям. Увлечение мое крестьянским народом привело меня к созданию в поместье театра, а также мастерских для занятий живописью, среди моих крестьян оказалось множество одаренных натур, позже мы с Жоржем устроили оркестр, и впоследствии, когда был достигнут у нас истинный расцвет искусств, слухи о нашем поместьи, распространившиеся по всей России, привлекли к нам внимание многих знаменитых и просвещенных людей. Полотна наших живописцев восхитили многих известных художников, а один крестьянский художник Петр Репин был даже нами отправлен в Италию для совершенствования своего мастерства. Мой Жорж написал множество книг и статей, обобщая наш просветительский опыт.
