...Уже неделю лента эхолота шла чистейшая, как Марковича череп, но Джеламан знал, что его — именно «его» личный, персональный — косяк где-то рядом, может, в нескольких метрах впереди по курсу, и «никуда не денется». А еще Джеламан знал, что ему в его кровном деле помогает эхолот. Заменяя перо или вставляя новый рулончик ленты, он говорил эхолоту зимой, когда сейнер стоял в ремонте, нежные, ласковые слова, как живому существу. Джеламан не относил эхолот в мастерскую, а держал его дома и в зимние пурговые вечера вместе с Наташкой разбирал его по винтику, прочищал, смазывал — ну разве эхолот не поможет ему найти косяк!
Весь же флот сейчас был на базах. Хоть никто никого и не отпускал с моря, но у того машина испортилась, другому надо подремонтировать брашпиль, эхолот, якорь подкрасить. И в самом деле, позади была предельная работа, впереди осень, так называемый «период тяжелой навигации», когда штормы вспыхивают мгновенно, бураны с белыми мухами, а борта обрастают коркой льда. Прежде чем пойти в замет, невод поливаешь горячей водой, чтобы он расправился и не уходил с площадки смерзшейся кучей. Ну как тут якорную лапу не подкрасить!
Джеламан сейнер в базу не повел, он захотел железно закрепиться на первом месте и оторваться от «чёртов» — Сигая и Сереги. А так хотелось на моторной лодке пронестись вверх по речке — сейчас красным соком наливалась рябина, цвел кедрач, и в это время года тундра была самая красивая. Но с подобными пустяками сейчас к Джеламану лучше не подходи. Он с темным от переутомления лицом, обросшим черной бородой, — побреется, когда найдет и поймает косяк, — с упрямыми глазами сидел перед эхолотом и все чаще тянулся к термосу. И чем больше проходило времени, тем все упрямее сжимались его скулы, а взгляд становился неутомимее.
И вот на восьмой день, когда мы мирно шлепали разбухшими, наподобие блинчиков, картами по чистому столу, голос Джеламана донесся немного измененный.
— Обратный курс. — Он говорил спокойно и тихо! — Градус в градус!
— Есть! — тоже не своим голосом произнес Женя, стоявший на руле.
— Так держать! Секундомер! Где секундомер?
Побросали карты и пыхтящей толпой повалили в рубку — лента эхолота шла вся черная. А Джеламан в той же позе — не дрогнул ни единой частичкой лица — продолжал:
— А теперь пропишем ширину. Четвертый курс! — Говорил он спокойно и без удивления, как бы без удивления он сказал, что дважды два — четыре, а снег — белый. Лента же шла со сплошной записью. Когда запись кончилась, Джеламан потянулся под штурманский столик, достал балберу и швырнул в окно.
— Обратный курс! — и опять потянулся за балберой.
Когда косяк был обозначен балберами со всех четырех сторон и было определено его направление, Джеламан слез с насиженного за неделю места и подошел к рулевому.
— А теперь, Женечка, бразды правления давай мне! — И ко всем нам: — По местам!
Женя выхватил приготовленную еще неделю назад робу и кинулся вслед за нами на палубу. Джеламан, спокойно перекладывая колесо и мурлыча «...а надейся на парус тугой, не надейся на гладкую воду», поглядывал в окно на балберки, прикидывая, как выкладывать невод.
Погода же стояла такая, о какой всегда мечтает рыбак: солнышко, тишь, само море — хоть брейся, свесившись с борта. От такого моря в душе всегда что-то поет, а глаза вспыхивают радостными огоньками ожидаемой удачи. Разметались, конечно, великолепно, и буй выхватили в несколько секунд, и ваера завели без миллиметра неточности. После того как Джеламан положил сейнер на курс траления, стеклись к нему в рубку. Он сунул нам всем по папироске — руки у всех в резиновых перчатках — и показал эхолотную запись. Мы молчали — не дай бог сейчас, когда рыба еще не в трюме, крикнуть «гоп». Хоть мы и молчали, но в глазах каждого так и горела удача, счастье, рыбацкое, счастье! Сам же Вовка был превосходен: спокоен и красив.
И вот Джеламан поставил ручку телеграфа на «самый полный», сейнер рванулся... за кормой всплыл исполинский шар серебристой трески величиною с одноэтажный дом, вода с него так и хлынула — фр-р-р!..
— У-ах! — не выдержал дед. — Подзываем плавбазу — и квартальный план.
