— Ничего. Я же уже сказал: ничего!.. Разве что.
Король остановился и, резко развернувшись, живо спросил:
— Разве что — что?
— Да!.. Возможно!.. — промолвил Ланселот, словно говоря с самим собой. — Там будет видно.
— Там будет видно — что?.. Что ты знаешь?.. Говори!
— Что ж. Хорошо!.. Самому мне ничего не известно.
Король взмахнул от досады руками.
— Но, — не спеша, будто взвешивая каждое слово, продолжал Бигорн, — если самому мне ничего и не известно, то я знаю того, кому известно все!
— Кто же это? — жадно проговорил Людовик. — Назови его имя! Казалось, Ланселот не слышит. Он продолжал бубнить себе под нос:
— Где он, этот-то?.. Кто знает?.. Да и жив ли он еще?..
— Не ты ли, пес, — гневно проревел король, — клялся не выводить меня из терпения?.. Говори!.. Или, клянусь Святой Девой.
— Что ж, хорошо. Мессиру д'Онэ, Филиппу д'Онэ известно все. Но что стало с мессиром д'Онэ? Черт его знает. На этом ли он еще свете?
— На этом! — прорычал король с дикой радостью. — На этом, и, в отличие от тебя, я знаю, где именно!
В общем и целом, это словно нехотя брошенное имя должно было вернуть Ланселоту доверие короля, убедив последнего в том, что его шут знает гораздо больше, чем желает сказать, и может быть ему полезен в большей степени, чем то можно было предполагать.
Произнося имя Филиппа д'Онэ, Бигорн делал большой шаг к доверию короля и становился для него важным наперсником, на помощь которого можно было рассчитывать лишь при условии собственных признаний.
Потому-то Людовик и не побоялся открыть ему, что Филипп д'Онэ жив и он, король, знает, где этот чертов Филипп находится. Признав это, Людовик добавил:
— Далеко же я продвинулся. Единственный, кто все знает, говорить больше не хочет, или не может.
Бигорн, несмотря на радость, которую он испытал, узнав, что Филипп жив, даже не шелохнулся и как бы вскользь заметил:
— Это потому, что его не смогли разговорить.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил король.
— Только то, что и сказал: его не сумели или не пожелали разговорить.
— Хо-хо! — промолвил король, закрывая лицо рукой. — Повсюду мне видятся измены. — Но если из него уже не смогли вытянуть ни слова мои верные подданные, кому это удастся? Если не пожелали они, то кто пожелает?..
«Отлично! — подумал Бигорн. — Филипп — пленник короля! Это уже кое-что. Осталось всего-то ничего — узнать, в какой тюрьме он содержится».
Вслух же он сказал:
— Я смогу и я пожелаю.
— Ты? — воскликнул король в изумлении.
— Я, — лаконично повторил Бигорн.
— И каким же образом ты это сделаешь?
— Это уж мое дело. Я утверждаю, что со мной мессир д'Онэ говорить будет. Как я этого добьюсь?.. Неважно. Главное, что он заговорит. Ручаюсь!
Людовик посмотрел на Ланселота пристально, словно решая, в какой степени можно верить его словам.
— Ты только что говорил, что этого д'Онэ, возможно, не пожелали разговорить. Что означает этот намек?
Бигорн пожал плечами и промолвил:
— Король позволит мне задать ему один вопрос?
— Задавай!
— И король ответит на него честно?
— Похоже, ты уже начинаешь злоупотреблять своими правами, мерзавец!
— Тогда я умолкаю.
— Говори, скотина! Я отвечу на твой вопрос.
— Кому было поручено допросить мессира д'Онэ, постойте, я отвечу за вас, держу пари, что монсеньору графу де Валуа, или же монсеньору де Мариньи.
— Валуа! — сказал король, спрашивая себя, к чему его шут клонит.
— Валуа!.. Я так и знал!.. Валуа! Ио! Иа!
«Ага! Филипп в Тампле!» — смекнул Бигорн и, не в силах скрыть радость, наполнил кабинет короля ослиным ревом.
— Может, ты объяснишься, негодник? — произнес король, мрачнея все больше и больше. — Уверяю тебя, сейчас не время смеяться.
— Черт возьми, я смеюсь оттого, что вы поручили сторожить мессира д'Онэ, ведь мессир д'Онэ в Тампле, не так ли?
Король утвердительно кивнул.
— Вы поручили сторожить его графу де Валуа, одному из тех двоих, которые жизненно заинтересованы в том, чтобы Филипп не заговорил?
— Валуа заинтересован в том, чтобы узник не заговорил? Но, тысяча чертей, какой у него может быть интерес?
— Я же говорю — жизненный.
— Получается, Валуа всё знает?
— Возможно, и не всё, но достаточно для того, чтобы не желать признаний этого пленника. Да и потом, могу поспорить, что он сам вызвался охранять мессира д'Онэ.
